РУССКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ ЦЕРКОВЬ ХХ ВЕК 8 АПРЕЛЯ

90 лет назад в СССР вышел  документ, запретивший Русской православной церкви все, кроме редких богослужений в стенах храма

В ответ на это Церковь ушла в подполье. Вот неполный перечень монастырей, которые после закрытия не прекратили своего существования, а приняли другие, скрытые формы: Оптина пустынь, Зосимова пустынь, Высокопетровский монастырь, Серафимо-Дивеевский монастырь, Александро-Невское братство.

8 апреля 1929 год Всероссийский центральный исполнительный комитет (ВЦИК) и Совет народных комиссаров (СНК)  принял постановление “О религиозных объединениях”.

Митрополит Евлогий (Георгиевский)

Это второй важнейший документ советской власти после ленинского декрета 1918 г., вместе с ним определявший жизнь Церкви вплоть до 1990 г. Подтверждая положение декрета 1918 г., постановление ВЦИК и СНК объявляло о том, что религиозные объединения лишены права юридического лица и не могут владеть собственностью. Постановление запрещало всем религиозным обществам создавать кассы взаимопомощи, заниматься благотворительностью и религиозным образованием своих членов. Нововведением стала обязательная регистрация религиозных общин. Для того чтобы община могла получить в пользование храм и начать богослужения, она должна была представить в местные органы список из 20-ти своих членов – “двадцатка” (аналогичное постановление на Украине требовало заявление не 20, а уже 50 учредителей). Согласно дополнявшим постановление инструкциям, в случае подозрений по поводу кого-то из членов “двадцатки” в неблагонадежности в регистрации общины могли отказать. Вообще местные органы власти могли отказывать в регистрации без каких-либо объяснений.

Церковная жизнь ограничивалась только богослужениями в стенах храмов. Ввиду отсутствия у Церкви прав юридического лица договоры о ремонте церковных зданий могли заключаться только индивидуально с членами приходов, которые попадали под статью о частном предпринимательстве, что влекло за собой резкое повышение налогообложения. Религиозные шествия – то есть крестные ходы – могли совершаться только в ограде храмов. В противном случае на их совершение требовалось специальное разрешение местного органа власти. Подобным образом и деятельность священника ограничивалась лишь территорией его прихода.

Патриарх Тихон

Созывать съезды религиозных объединений – то есть церковные Соборы – можно было лишь с разрешения Наркомата внутренних дел. Избираемые на Соборе органы управления не имели прав юридического лица, не могли владеть никаким имуществом и собирать со своих членов денежные средства.

После выхода в свет постановления 1929 г. стало ясно, что Церковь, все эти годы стремившаяся преодолеть кризис легальности и добиться законной регистрации, оказалась в подготовленной для нее ловушке, поскольку постановление ВЦИК и СНК значительно сузило сферу легальной церковной жизни.

Жизнь Церкви была поставлена в жесткие рамки, многие традиционные ее сферы были прямо запрещены, другие находились под постоянной угрозой запрещения. Жизнь приходов контролировалась инспекторами по наблюдению и негласными осведомителями НКВД. При составлении регулярных докладов им предписывалось подробно освещать даже такие вопросы: “Откуда религиозные общества приобретают просвирки и свечи, месячный их расход и куда распределяются полученные деньги за проданные просвирки и свечи”. Доклад должен был содержать “краткое сообщение по данному объекту из его личных наблюдений и проверок”. При подозрении в уклонении от установленных правил религиозной деятельности или по любому доносу священнослужители подвергались аресту, а в лучшем случае выводились за штат. Духовенство и клирики были лишены избирательных прав или ограничены в отдельных политических и гражданских правах, с 1930 г. они отдавали в казну 75% своих “нетрудовых доходов”, к коим была причислена и плата за отправление культа. Священников выселяли из квартир как “лишенцев”. Еще с 1928 г. по той же причине для них была установлена непомерно высокая квартплата, оставшаяся такой до 1943 г. включительно. Из городов “вычищался” неблагонадежный элемент.

Однако запрет многих сфер церковной жизни не уничтожил их автоматически. Вопреки советским декретам, постановлениям, инструкциям они продолжали существовать, но теперь уже – за пределами легальности, в подполье. Несмотря на репрессии и запреты, церковная жизнь продолжалась. Конечно, она приспосабливалась к новым условиям, становилась менее заметной. Как писала современница: “Жизнь Церкви уходила в подполье <…> Не сама Церковь, но жизнь, деятельность ее”.

Монашество оказалась в советской России вне закона еще до издания постановления 1929 г. Национализация церковного имущества, провозглашенная декретом 1918 г. об отделении Церкви от государства, стала юридическим основанием для последующего закрытия монастырей. Поначалу некоторые монашеские общины, особенно те, в которых были сильны традиции общежития, пытались спасти свои обители и регистрировались как сельскохозяйственные коммуны. Благодаря этим мерам некоторые монастыри смоги сохранить свой внутренний уклад и просуществовали до второй половины 1920-х гг. Однако закрытие даже таких монастырей-коммун вместе с кампанией по изъятию церковных ценностей началось еще в начале 1920-х гг.

Что же происходило с их насельниками после окончательного закрытия обители? Большинство из них оставались верны своим монашестким обетам, поэтому по мере передачи монастырских комплексов местным органам власти по всей стране стихийно начали возникать “домашние” монастыри. Монахи и монахини, изгнанные из своих обителей, уходили в близлежащие деревни или города. Здесь они держались вместе, в складчину покупали домики и жили маленькими общинками по четыре–шесть человек. Иеромонахи часто устраивались служить в местные церкви, вокруг которых группировались их собратья. Тогда приходские храмы оказывались своего рода прикрытием для продолжавших существовать монашеских общин. Так, после закрытия Коряжемского монастыря его братия перебралась в Лальск (тогда Архангельской губ., ныне Кировской обл.). Здесь при городском соборе образовался монастырь из 12 человек. Жили монахи под храмом, в бывшем складском помещении, а служили в соборе, сохраняя монастырский устав и в своей жизни, и в церковной службе. При Георгиевском храме Козельска обосновались после закрытия обители весной 1923 г. бывшие иноки знаменитой Оптиной пустыни во главе со своим игуменом Исаакием (Бобриковым). Целая группа монахов Свято-Смоленской Зосимовой пустыни осенью 1923 г. нашла приют в московском Высокопетровском монастыре, действовавшем тогда как приходской храм, под покровительством его настоятеля, постриженника Зосимовой пустыни епископа Варфоломея (Ремова). После закрытия в 1922 г. Глинской пустыни большинство ее иноков вынуждено было жить в миру, занимаясь различными ремеслами. Ее последний настоятель жил в Путивле, в затворе, тайно принимал он духовных детей на исповедь, каждую ночь неопустительно служил литургию.

Монахиням приходилось труднее. Они зарабатывали на жизнь тем, что стегали одеяла, вязали платки, выпекали хлеб, занимались своим маленьким огородом. Так, по окрестным селам и городкам расселились после закрытия обители в 1927 г. насельницы Серафимо-Дивеевского монастыря. Его игуменья со спасенными святынями обосновалась в Муроме, один из храмов которого, по воспоминаниям очевидца, “превратился в подобие маленького Дивеевского подворья”. Разъехались по окрестным деревням насельницы закрытого в 1920-х гг. московского Алексеевского монастыря, подмосковных Троице-Одигитриевой Зосимовой пустыни (закрыта ок. 1922 г.) и Борисо-Глебского Аносина монастыря (закрыт в 1928 г.). В Москве на чердак одного из домов по соседству с Рождественским монастырем перебралась после его закрытия одна из монахинь обители.

Монахи и монахини старались поддерживать духовное единство своей распавшейся поневоле общины. Они сохраняли связь с игуменом или игуменьей обители, обращались за руководством к общему наставнику. По мере нарастания преследований общинки “домашних” монастырей дробились, связь между иноками ослабевала. Выжившие после отбытия заключения в 1930-е гг. снова находили приют при приходских храмах, где устраивались регентами, псаломщиками, бухгалтерами, сторожами и т. п.

Важно отметить, что иноки и инокини закрытых монастырей, поселившиеся в селах, скоро оказывались своеобразным духовным центром деревни или целой округи. Особенно это стало ощутимо в 1930-х гг., когда храмы закрывались и “домашние” монастыри оказывались порой единственным местом, где можно было помолиться. Конечно, монахини не только организовывали домашние богослужения своих односельчан, но и помогали им советом, иногда выступали в качестве своего рода связных между ними и скрывавшимися от преследований священнослужителями.

Социальный состав насельников “домашних” монастырей в целом повторял социальный состав дореволюционного монашества, которое в значительной своей части было крестьянским. Численность его к 1914 г. достигла почти 100 тыс. человек. Среди них были 11 845 монахов и 17 283 монахинь; 9485 послушников и 56 016 послушниц. Даже если предположить, что после выхода в мир от монашеского пути отошли все послушники и послушницы закрытых обителей, то тогда общее число насельников “домашних” монастырей составит почти 30 тыс. человек. На деле эта цифра была большей, так как послушники далеко не всегда уходили в мир, а в “домашних” монастырьках у монахов и монахинь появлялись новые ученики.

Таким образом, в 1922–1929 гг. практически вся территория страны, особенно европейская часть России и Украина, оказалась покрытой сетью небольших “домашних” монастырей. В первой половине 1930-х гг. их насельники и насельницы стали объектом первой волны репрессий: многие из них были арестованы и сосланы, как правило, на три года. В 1933–1935 гг. их сроки закончились, иноки стали возвращаться в родные места, где в 1937–1938 гг. они были захвачены новой волной репрессий. На этот раз их часто ждали расстрельные приговоры. На основании ныне известных данных пока нельзя сделать вывод о масштабах репрессий против насельников и насельниц закрытых монастырей в 1930-х гг. и соответственно — о том, на сколько сократилось в это время число “домашних” монастырей. Судя по активности их насельников в первой половине 1940-х гг., они и тогда еще были заметным явлением.

Почти одновременно с “домашними” монастырями в 1920-х гг. возникает другой тип нелегальных монашеских общин – изначально созданных как подпольные. Если “домашние” монастыри стали результатом дробления ранее существовавших общин, то изначально подпольные общины возникли благодаря естественному притяжению к их руководителям людей, стремившихся к духовной жизни, в основном молодежи. Сейчас мы подробно знаем о жизни трех групп таких общин. Первая группа была связана с Петроградом и окормлялась молодыми иеромонахами – ближайшими учениками и помощниками священномученика митрополита Вениамина (Казанского). Вторая группа общин возникла и существовала в Москве. Ее основателями были насельники известной Свято-Смоленской Зосимовой пустыни. И, наконец, третья известная нам сейчас группа изначально подпольных монашеских общин возникла в Оренбурге.

Уже весной 1922 г. в окрестностях Петрограда по благословению митрополита Вениамина были созданы две нелегальные монашеские общины. Их основателем был тогдашний благочинный женских монастырей Петроградской епархии архимандрит Гурий (Егоров). Его положение помогло ему поселить на покинутом подворье Серафимо-Дивеевского монастыря в местечке Старый Петергоф (его храм действовал тогда как приходской) пять–шесть новоначальных сестер с их духовником иеромонахом Варсонофием (Веревкиным). Другая нелегальная монашеская община обосновалась в Петрограде, на Конной улице. Ею руководил сам архимандрит Гурий.

Обе общины были тесно связаны с Александро-Невским братством, действовавшим в Петрограде с 1918 г.

Поначалу главной целью братства была охрана церковного достояния от посягательств новой, безбожной власти. Ведь братство было создано во исполнение призыва святителя Тихона к защите Святой Церкви, прозвучавшего в его послании от 19 января 1918 г. Однако очень скоро Александро-Невское братство стало вести просветительскую, благотворительную, пастырскую работу, стремясь возродить среди своих членов жизнь и дух древних христиан. В сентябре 1918 г. его создание приветствовал в своей специальной грамоте святитель Тихон. В течение всего времени своего существования Александро-Невское братство оставалось самым крупным церковно-общественным объединением Петрограда и признанным лидером православных северной столицы. Общее руководство его деятельностью осуществлял митрополит Петроградский Вениамин, а непосредственно жизнью братчиков руководили его ученики, в ту пору молодые иеромонахи Иннокентий (Тихонов), будущий епископ Старорусский, братья Гурий и Лев (Егоровы). Основание двух нелегальных монастырей явилось логическим продолжением деятельности Александро-Невского братства, члены которого стремились жить напряженной духовной жизнью. Братчики часто бывали в большом двухэтажном деревянном доме, в котором размещалась монашеская община в Старом Петергофе, и находили здесь духовный отдых.

Постоянно здесь жил иеромонах Варсонофий (Веревкин) с пятью-шестью сестрами. Они ежедневно совершали богослужения по монастырскому уставу, вместе читали утреннее и вечернее правило. И хотя большинство из них до конца жизни не имели даже пострига в рясофор, но вели монашескую жизнь по существу. На пропитание себе зарабатывали тем, что шили одеяла, обрабатывали огороды, держали корову. В начале 1930-х гг., после десяти лет мирного существования петергофская община подверглась репрессиям. В 1932 г. был арестован иеромонах Варсонофий и большинство сестер. О. Варсонофий был заключен в Темниковский лагерь в Мордовии сроком на десять лет, но уже в мае 1933 г. ему, как инвалиду 1-й группы (он был болен паркинсонизмом), заключение в лагере было заменено на ссылку в Вологду, в затем – в Сыктывкар. Через несколько месяцев о. Варсонофий был окончательно освобожден и смог поселиться в Новгороде. До самой его смерти в 1939 г. здесь ему помогала одна из сестер петергофской общины, избежавшая ареста.

Однако на этом существование ленинградских подпольных монастырей не было прервано. Дальнейшая их судьба связана с именем архимандрита Гурия (Егорова). Он был арестован еще в 1928 г. и приговорен к пятилетнему заключению на строительстве Беломорско-Балтийского канала. В 1933 г. архимандрит Гурий был освобожден из заключения, но жить в Ленинграде не мог и уехал в Бийск на Алтае, а затем – в Ташкент. За ним последовали его ученики, в том числе некоторые члены старопетергофской общины. Так получила продолжение история нелегальных монастырей Александро-Невского братства. В  Ташкенте архимандрита Гурия благословил на создание монастыря  епархиальный архиерей патриаршей Церкви митрополит Арсений (Стадницкий), он же вручил антиминс для совершения литургии на дому. Здесь и совершались все богослужения, в посещении городской церкви не было необходимости. Монастырское братство насчитывало 10–15 человек, мужчин и женщин. Они работали в государственных учреждениях, принося свой заработок в общую кассу киновии. Сам же руководитель, не имея возможности работать, делал мебель для общего жилища и занимался его благоустройством. Летом архимандрит Гурий и некоторые его ученики участвовали в геологических экспедициях. В 1938 г. у монастыря появился “филиал” в Фергане, куда с частью духовных детей переехал архимандрит Гурий. В Ташкенте остался иеромонах Иоанн (Вендланд). Среднеазиатский монастырь просуществовал до 1944 г., когда почти все его насельники вышли на открытое служение, а архимандрит Гурий был назначен наместником Троице-Сергиевой Лавры — первым после ее открытия.

Осенью 1923 г., спустя год после основания петроградских подпольных обителей, в Москве было положено начало подпольному Высокопетровскому монастырю. Тогда настоятель монастырских храмов (монастырь не существовал примерно с 1918 г.) епископ Варфоломей (Ремов) пригласил для служения в них часть братии закрытой в начале года Свято-Смоленской Зосимовой пустыни. Шесть бывших зосимовцев: сам епископ Варфоломей, игумен Митрофан (Тихонов), архимандрит Агафон, в схиме – Игнатий (Лебедев), архимандрит Никита (Курочкин), архимандрит Зосима (Нилов), архимандрит Исидор (Скачков) – составили костяк монастыря, вокруг которого сформировалась тайная община. Позднее к ним присоединились их ученики – архимандрит Герман (Полянский), иеромонах Феодор (Богоявленский) и др. 1924–1928 гг. стали периодом складывания общин вокруг каждого из духовников. К 1928 г. общинки сформировались и произошли первые постриги. 1928–1935 гг. стали периодом численного роста этих общин. В начале 1930-х гг. число тайных постриженников достигало 170–200 человек (при общем количестве прихожан примерно в 1000 человек). Возможно, это была крупнейшая тайная монашеская община патриаршей Церкви. Самой большой среди петровских общин была духовная семья схиархимандрита Игнатия (Лебедева).

Вместе подпольные монашеские общины Зосимовских старцев просуществовали почти 12 лет. За это время им несколько раз приходилось менять храмы. В конце мая — начале июня 1929 г. был закрыт Боголюбский собор Высокопетровского монастыря – последний монастырский храм, находившийся в распоряжении верующих. После этого все петровские отцы перешли в храм во имя преп. Сергия Радонежского на Б. Дмитровке (ныне не существует), настоятелем которого снова был назначен епископ Варфоломей (Ремов). А в октябре 1933 г., после закрытия храма во имя преп. Сергия на Б. Дмитровке, петровское братство перешло в храм Рождества Богородицы в Путинках. Где бы ни находились зосимовские отцы, жизнь приходов подчинялась нуждам подпольного монастыря, о существовании которого большинство прихожан едва ли догадывалось: службы совершались по Уставу Зосимовой пустыни, на них читались аскетические поучения, практиковалась частая исповедь. Эта часть монастырской жизни, адресованная прежде всего инокам, осуществлялась открыто и была доступна для всех прихожан. Тайные монахи находились в постоянном контакте с остальными прихожанами, ничем не отличались от них внешне. Это сближает нелегальный Высокопетровский монастырь с “домашними” монастырями, существовавшими при действующих храмах.

Главной целью создания тайного Высокопетровского монастыря было продолжение в новых условиях аскетической традиции, которая, “несмотря на жесточайшие гонения”, не должна была “угаснуть”. В подполье была воссоздана древняя традиция общежительного монашества. Свою светскую работу тайные монахи приучены были воспринимать как монастырское послушание. Часть их заработка обычно шла на общие нужды. Была сохранена и такая специфически зосимовская практика, как ежедневное, в том числе письменное, “откровение помыслов” – раскрытие перед своим наставником самых сокровенных движений души, как худых, так и добрых, приучающее к постоянному покаянному самовоззрению и духовной трезвости. Особое внимание уделялось чтению аскетической литературы и участию в церковном богослужении. Конечно, зосимовские духовники не отказались полностью от подпольных богослужений. Большинство постригов совершалось тайно на частных квартирах, так же проходили некоторые исповеди, отпевания, реже – литургии. Духовная семья схиархимандрита Игнатия (Лебедева) имела обыкновение собираться у его старшей сестры, монахини Евпраксии, дом которой между собой они называли “скитом”, и вместе читать монашеское правило или службу (кроме литургии) мирянским чином. “Скит” был основан архимандритом Игнатием осенью 1927 г. неподалеку от Высокопетровского монастыря по адресу: Печатников пер., д. 3, кв. 26 (сейчас это – нежилое чердачное помещение) и получил имя в честь иконы Божией Матери “Знамение”. Там постоянно жили несколько духовных дочерей архимандрита Игнатия, в частности – монахиня Евпраксия – регент левого хора Высокопетровского монастыря (а затем до конца жизни – регент различных московских храмов), старшая по постригу в их монашеской общине.

В феврале — апреле 1935 г. приход бывшего Высокопетровского монастыря был разгромлен. Архиепископ Варфоломей (Ремов) был арестован и 10 июля расстрелян в Бутырской тюрьме. Схиархимандрит Игнатий, несмотря на тяжелую болезнь – паркинсонизм, которая фактически не позволяла ему самостоятельно передвигаться, был приговорен к пяти годам лагерей и скончался осенью 1938 г. в инвалидной колонии под г. Алáтырем (Чувашская АССР). Еще раньше были высланы из Москвы другие зосимовские наставники. Но, несмотря на репрессии, нелегальные монастырьки, основанные в начале 1920-х гг., не перестали существовать. Большинство постриженников-мужчин очень быстро выходили на открытое служение и подвергались различным репрессиям; к 1940-м гг. петровские общины были почти сплошь женскими. Сестры держались вместе, заботились о своих сосланных старцах, вместе молились и старались окормляться у одного духовника. Иными словами, духовные семьи каждого из зосимовских наставников пустились в автономное плавание, но не распались, несмотря на аресты и ссылки. Многие из них снова объединились под руководством архимандрита Исидора (Скачкова) в послевоенные годы, а некоторые из петровских постриженников дожили и до наших дней.

Позже, чем описанные общины, в 1936 или 1937 г., в Оренбурге возник тайный монастырь епископа Петра (очевидно, Гасилова). Об этой обители известно, к сожалению, гораздо меньше, чем об упомянутых выше. В 1936 г. епископ Петр, которого его ученик называет “афонским старцем”, вышел на свободу после долгого тюремного заключения, но на учет в НКВД, как того требовали правила, не встал, а скрылся у своих духовных чад – монахинь закрытых монастырей. В подполье одного из домов для него выкопали потайную землянку, где он жил и ежедневно совершал богослужения. Вместе с ним жила  группа учеников, не более пяти – десяти человек. Известно о широких связях епископа Пера. Очевидно, число его духовных детей было гораздо больше тех, кто жил с ним непосредственно. Часть из них в 1940-х гг. последовала за своим руководителем в Среднюю Азию, на Тянь-Шань, где он основал нелегальный монастырь. Предание говорит, что в нем было ок. 300 тайно постриженных епископом Петром монахов. Скорее всего, это число сильно завышено. О возрасте и социальном происхождении членов общины мы почти ничего не знаем. Известно лишь, что среди них были насельники закрытых монастырей, люди  среднего возраста и совсем молодые, в возрасте примерно 20 лет. По преданию, в 1951 г. монастырь был замечен с вертолета и разгромлен. Монахи были приговорены к тюремному заключению, сам епископ Петр умер или погиб в тюрьме.

Монастыри, изначально созданные как подпольные, были организованным и исключительно жизнеспособным видом монашеского подполья. Среднеазиатская община архимандрита Гурия, просуществовав 11 лет, не была раскрыта, а добровольно влилась в легальную Церковь. Петровские общины просуществовали почти полвека: со второй половины 1920-х до 1960–1970-х гг., когда умерли многие их члены, а некоторые из них дожили до нашего времени. Монастырь епископа Петра прежде своего случайного обнаружения просуществовал 14 лет. Важно отметить, что эти общины в ключевые периоды своего существования сохраняли связь с епископами легальной Церкви. Архимандрит Гурий, как отмечалось, прямо получил благословение на создание монастыря и антиминс для совершения богослужений у митрополита Арсения (Стадницкого). А епископ Старорусский Иннокентий (Тихонов), давний товарищ архимандрита Гурия, в 1936 г. тайно рукоположил его ученика монаха Иоанна (Вендланда) в сан священника. Петровские общины в Москве были созданы при непосредственном участии одного из ближайших помощников митрополита Сергия (Срагородского) епископа Варфоломея (Ремова) и до 1935 г. находились под его прямым духовным окормлением. В монастыре епископа Петра и в 1930-е, и в 1940-е гг. поминали предстоятелей Русской Церкви – митрополита Сергия (Страгородского), а затем — патриарха Алексия I.

Насельниками изначально подпольных монастырей были в основном молодые люди. Члены общины архимандрита Гурия принадлежали в основном к поколению 1900–1910-х гг. рождения, но были среди них и родившиеся в 1920-х гг. Большинство членов петровских общин родились в 1900–1910-х гг.; родившиеся в 1870–1880-х гг. составляли лишь 5–8%. Преобладали среди них женщины. Все петроградские монашеские общины, как мы помним, состояли из девушек. Среднеазиатский монастырь архимандрита Гурия был смешанным, но лишь пятая часть его насельников были мужчинами. Иноков-мужчин среди монахов нелегального Высокопетровского монастыря в начале 1930-х гг. было 10–12%. Все они практически сразу вышли на открытое служение, были арестованы и либо погибли в ссылках и лагерях, либо потеряли связь со своими духовными сестрами. В 1940-х гг. петровские общины были сплошь женскими.

Как правило, тайные постриженицы происходили из семей служащих и интеллигенции. В петровских общинах число их достигало двух третей. Духовные дети архимандрита Гурия были выходцами из семей служащих, брат и две сестры Вендланды происходили из дворянской семьи; все они были медицинскими и научными работниками Ленинграда. Кроме того, среди пострижеников Зосимовских старцев были выходцы из аристократических родов, – они составляли 10%, крестьяне, занесенные в столицу волнами коллективизации, – 10%, рабочие – 5–6% и столько же – провинциальные горожане и интеллигенты. Важно отметить, что в изначально подпольных монастырях монахини, насельницы закрытых монастырей, были представлены довольно незначительно (в петровских общинах – 1,5%, в старопетергофском и среднеазиатском монастырях — лишь сами наставники, архимандрит Гурий и иеромонах Варсонофий). Хотя они и окормлялись у бывших зосимовцев, но внутрь их тайных монастырьков проникали редко. Когда же это происходило, встреча разных духовных школ была чревата острыми конфликтами. Характерно, что изначально подпольные монастыри находились в крупных городах: Москве, Оренбурге, Ташкенте, а община архимандрита Гурия начала складываться еще в Ленинграде. Здесь проще было затеряться среди таких же, как большинство тайных монахинь и монахов, советских служащих, научных работников, медиков. Мы никогда не узнаем, сколько в СССР в 1920–1930-е гг. было изначально подпольных монастырей и сколько в них было насельников. Исходя из того, что монастырь архимандрита Гурия, по имеющимся данным, был единственной из легализовавшихся в следующее десятилетие изначально подпольных общин, число их было не сравнимо с числом “домашних” монастырей.

Помимо задачи сохранения аскетической традиции в условиях репрессий для Церкви было жизненно важно решить проблему подготовки новых кадров церковнослужителей, а, следовательно, – церковного образования. С первой половины 1920-х гг. патриаршая Церковь, в отличие от обновленцев, не имела возможности легально давать своим членам начальное, среднее или высшее духовное образование. Разумеется, попытки продолжать дело церковного образования подпольно не прекращались. По всей стране при храмах во множестве возникали кружки, призванные дать детям и подросткам (а это каралось особенно строго) азы христианского воспитания. В 1926 г. такой кружок при поддержке местного епископа Августина (Беляева) существовал в Иваново-Вознесенске. Весной 1929 г. такие кружки работали в Кинешме, Юрьевце и том же Иваново-Вознесенске. Иногда число их членов было значительным. В Ачинском округе кружок Закона Божия посещали 84 человека. Порой организаторы кружков ставили перед собой более сложные задачи, чем преподавание Закона Божия, и вели занятия по апологетике и Священному Писанию.

Вокруг изучения Нового Завета строилась работа кружков христианского студенческого движения, возникших в России перед Первой мировой войной под влиянием христианских студенческих кружков в Германии. Целью движения была проповедь Евангелия среди молодежи. Проповедь эта была внеконфессиональна: в кружки входили православные, лютеране, баптисты, прозелитизм среди членов ХСД был запрещен. Говорить о ХСД в контексте церковного подполья нам позволяет тот факт, что многие их члены в процессе работы в кружках примкнули к патриаршей Церкви, стали священниками и епископами. Среди них были один из лидеров ХСД священник Владимир Амбарцумов, активный член студенческих кружков Н. Е. Пестов, в дальнейшем — известный автор православного самиздата. В 1924 г. движение было запрещено, часть его членов арестована, но кружки продолжали действовать нелегально.

В церковном подполье действовали и высшие учебные заведения. Довольно подробно сейчас можно говорить о нелегальном учебном заведении, стремившемся продолжить традиции Московской Духовной академии. Покинув Сергиев Посад, академия с осени 1919 г. продолжала занятия в различных московских храмах. “В Москве, – вспоминал переехавший туда в 1920 г. будущий епископ Вениамин (Милов), – я возобновил и свое обучение в Духовной академии, которая, доживая последние дни, ютилась в разных местах города: в Епархиальном доме, в церкви Иоанна Воина, в церкви Петровского монастыря и в храме Живоначальной Троицы в Листах у Сухаревки. Профессура в академии оставалась еще старая. <…> Среди профессоров я уже встретил не поверхностных дилетантов, каковыми являлись преподаватели семинарии, но серьезных, глубоких, часто безупречных знатоков своего предмета. Отношение их к преподаванию было добросовестным. Талантливость, творческий подход, тонкость выводов и обобщений блистали в их лекциях. Некоторые профессора способны были передать своим студентам любовь к своему предмету, охотно обнаруживали готовность руководить студенческими самостоятельными занятиями. Таковыми были патролог профессор И. В. Попов, профессор о. Павел Флоренский и некоторые другие”.

Иеромонах Вениамин (Милов) закончил учебу в марте 1922 г., но, несмотря на его пессимистическое замечание о доживаемых академией последних днях, она продолжала свое существование. Мы встречаем упоминания о ней в различных источниках, датированных второй половиной 1920-х – началом 1930-х гг. По март 1922 г. работой академии руководил ректор (с сентября 1917 г.) протоиерей Анатолий Орлов, который проходил в качестве одного из обвиняемых по первому московскому судебному процессу над духовенством о сопротивлении изъятию церковных ценностей и был сослан в Нарымский край. Его преемником стал протоиерей Владимир Страхов. Он с 1912 г. был экстраординарным профессором по кафедре Нового Завета, человеком весьма близким к священномученику Илариону (Троицкому). В ноябре 1917 г. он стал священником, а потом настоятелем московской церкви Троицы в Листах. В мае 1920 г. отец Владимир занял должность проректора академии, а в апреле 1922 г. – исполняющего обязанности ректора. В конце декабря 1930 г. протоиерей Владимир Страхов был арестован и сослан в Архангельск; в Москву он больше не вернулся. Очевидно, с этого времени работой подпольной академии стал руководить епископ Варфоломей (Ремов), о котором говорилось в связи с подпольной монашеской общиной Высокопетровского монастыря.

Нелегальная академия находилась под постоянным контролем карательных органов. В начале 1925 г. она попала в список агентурных разработок 6–го отделения Секретного отдела ОГПУ, а в 1933 г. были арестованы и осуждены несколько ее студентов. В действительности в 1933 г. тайная академия не была уничтожена, епископ Варфоломей и отдельные преподаватели оставались на свободе. Это позволяет сделать вывод, что академия продолжала действовать по крайней мере до ареста епископа Варфоломея в феврале 1935 г. Очевидно, именно с этого времени она прекратила свое существование.

К сожалению, мы практически ничего не знаем о числе студентов и выпускников этого учебного заведения. Кроме иеромонаха Вениамина (Милова) учащимися нелегальной академии были иноки подпольного Высокопетровского монастыря священномученики Феодор (Богоявленский) и Герман (Полянский), а также священноисповедник Василий Надеждин. (У потомков отца Василия сохранился его диплом об окончании академии.) Судя по всему, ее студентами были будущие священники и монахи, готовившиеся к постригу и принятию сана, в возрасте 25–35 лет. Епископ Вениамин (Милов), пожалуй, единственный дожил до 1940-х гг.

Среди преподавателей подпольного учебного заведения разные источники помимо упомянутых выше руководителей академии называют, в частности, протоиерея Иоанна Смирнова и профессоров С. С. Глаголева, С. И. Соболевского, И. П. Четверикова. Заслуженный профессор МДА С. С. Глаголев преподавал основное богословие, был известен как энциклопедически образованный человек. Он был арестован в Сергиевом Посаде в мае 1928 г. и сослан в Пензу. Профессор по кафедре греческих языка и словесности, член-корреспондент АН СССР С. И. Соболевский был братом знаменитого филолога академика А. И. Соболевского, который, возможно, тоже преподавал в тайной академии. Протоирей Иоанн Смирнов  был магистром богословия и экстраординарным профессором МДА, специалистом по церковно-славянскому языку и палеографии, а И. П. Четвериков – экстраординарным профессором по кафедре логики и психологии, вошедшим в состав преподавательской корпорации МДА в 1920 г. Кроме того, известно еще как минимум девять преподавателей академии, читавших лекции в Москве в основном в первой половине 1920-х гг.

Учебный план подпольной академии был унаследован от дореволюционной МДА, хотя и подвергся некоторой коррекции: 16 общеобязательных предметов оставались прежними, а изменения коснулись предметов специальных. В целом учебный процесс строился по традиционной схеме: читались лекции, писались диссертации, хотя время и диктовало новые условия. По воспоминаниям прихожан Высокопетровского монастыря, для студентов академии устраивались экскурсии в Третьяковскую галерею, куда они ходили маленькими группами по два–три человека. Это вполне могли быть занятия по богословию иконы. Лекции читались обычно в подсобных помещениях храмов (в подвалах, на колокольнях).

Предусматривалось и написание кандидатской диссертации. Иеромонах Вениамин (Милов) писал работу по патрологии на тему “Преподобный Григорий Синаит. Его жизнь и учение”, в ходе которой он перевел с греческого языка на русский пять книг творений преп. Григория и критически проанализировал прежние переводы этих творений, выполненные преп. Паисием (Величковским) и святителем Феофаном Затворником, а также попытался реконструировать мировоззренческую систему преп. Григория Синаита.

Очевидно, большинство учеников и выпускников нелегальной академии, подготовленных с таким риском и с таким трудом в послевоенные годы, были уничтожены. И все-таки подпольная академия существовала в течение 15 лет, продолжая традиции дореволюционного духовного образования. Епископ Вениамин (Милов), один из немногих ее выпускников, сумевших найти применение своим знаниям в послевоенные годы, с теплотой отзывался об этом времени: “Думаю, что из академии я вынес определенную глубину мышления, способность к самостоятельной научной работе, жажду знания и уважение к серьезной научной мысли. Подробности содержания курсов от времени затушевались в памяти, но дух академической науки до сих пор витает в моей душе”.

Еще одной насущной задачей наряду с обучением будущих священников в рассматриваемый период была забота о преследуемых пастырях и членах Церкви, выбитых социальными катаклизмами из привычного жизненного уклада. При этом благотворительность религиозных организаций была одной из форм их деятельности, наиболее жестко ограниченной законодательством 1929 г., запретившим религиозным объединениям “создавать кассы взаимопомощи, <…> оказывать материальную поддержку своим членам; <…> организовывать санатории и лечебную помощь”. Однако этот запрет нарушался в годы массовых преследований, наверное, особенно часто. Прежде всего объектом помощи становились репрессированные священнослужители и их семьи. Помогали им их бывшие прихожане, епископы и собратья-священники. В 1926 г. при высылке в Среднюю Азию епископа Ивановского Августина (Беляева) верующие во всех патриарших храмах города Иванова собрали деньги как для самого епископа, так и для находившихся в тех же местах ссыльных священнослужителей. В ответ власти арестовали организаторов сбора средств и осудили за организацию “несанкционированного властями Красного Креста”. После ареста в апреле 1935 г. архимандрита Игнатия (Лебедева), одного из наставников нелегального Высокопетровского монастыря, духовные дети регулярно посещали своего руководителя, поддерживали посылками до самой его смерти в заключении осенью 1938 г.

Широкомасштабную помощь заключенным и их родственникам через своих прихожан и послушников деньгами и вещами оказывал епископ Варфоломей (Ремов). В 1933 г. братия руководимого им Высокопетровского монастыря даже обвинялась в “создании спецфонда помощи ссыльным за контрреволюционную деятельность церковникам”. Живший на покое в с. Батюшково (Дмитровский р-н Московской обл.) епископ Иона (Лазарев) в 1930-х гг. “через заключенных, имевших свободный выход из лагеря, помогал находящимся в неволе священникам”, работавшим на строительстве каналов и шлюзов. В 1930–1931 гг. помощь сосланным верующим организовало духовенство города Сызрани под руководством назначенного туда после ссылки епископа Августина (Беляева). В 1929–1932 гг. в Мещевске (Калужская обл.) игумен Иоанникий (Дмитриев) по благословению епископа Стефана (Виноградова) помогал монахам и монахиням закрытых монастырей, особенно тем, кто по старости или из-за болезни не мог себя содержать. Во второй половине 1920-х гг. помощь ссыльным единомышленникам оказывали оставшиеся в Москве монахи и монахини закрытых монастырей.

В 1932–1937 гг. в Москве и Подмосковье священник Владимир Амбарцумов организовал помощь семьям “лишенцев”, прежде всего репрессированных. Каждую такую семью он прикреплял к семье, тверже стоявшей на ногах, более обеспеченной. Разыскивать такие семьи о. Владимиру помогали подростки, сыновья и дочери его духовных детей: маленький помощник меньше бросался в глаза, чем взрослый. Благотворительность о. Владимира не была безличной: конкретные люди получали помощь от конкретных людей. Священники оказывали помощь и нуждающимся прихожанам. В ряде церквей Северного Кавказа действовали благотворительные кассы.

В обычных условиях источником средств для церковной благотворительности служили пожертвования прихожан и хозяйственная деятельность общин. Однако уже декрет 1918 г. запретил “принудительное взыскание сборов и обложений в пользу церковных и религиозных обществ”. Хозяйственная деятельность Церкви, лишенной тем же декретом прав юридического лица, автоматически смещалась в сферу “частного предпринимательства”, а затем — незаконных сделок. Законодательство 1929 г. окончательно запретило религиозным объединениям “создавать <…> кооперативы, производственные объединения и вообще пользоваться находящимися в их распоряжении имуществом для каких-либо иных целей, кроме удовлетворения религиозных потребностей”. Очевидно, уже во второй половине 1920-х гг. после экспроприации у патриаршей Церкви свечных заводов и типографий, которые оставались в распоряжении обновленцев, ее потребности в свечах, нательных крестах, венчиках и других предметах церковного обихода удовлетворялись за счет кустарного производства, легального, но не одобряемого властью вида хозяйственной деятельности. На рубеже 1920–1930-х гг. членам общины Высокопетровского монастыря приходилось покупать свечи для своей церкви у таких кустарей. По воспоминаниям, в определенный день кто-то из прихожан ехал по указанному настоятелем или старостой адресу и там, назвав хозяйку дома по имени-отчеству – что, видимо, служило знаком благонадежности, – покупал одну или две сумки свечей. Через некоторое время операция повторялась другим доверенным прихожанином. В 1937 г. Князь-Владимирский собор, кафедральный храм Ленинградской епархии патриаршей Церкви, так обеспечивался свечами и просфорами: “Просвирки выпекает Папина Екатерина Васильевна, проживающая Старая Деревня <…>, средний месячный расход – 8000 штук, стоимость штуки – 25 коп. Приход месячный 2000 руб. Свечи доставляются кустарями, проживающими Гатчина и Стрельна”.

Не менее трудно было продать купленные свечи или крестики. За продажу в церквах религиозной литературы виновные могли подвергнуться наказанию вплоть до выселения из города. Несмотря на столь строгие запреты, хозяйственная жизнь Церкви продолжалась. Устойчивый спрос на дефицитный товар рождал устойчивое, но нелегальное предложение.

Источник: http://www.pravoslavie.ru

(181)

Комментарии (0)

Нет комментариев!

Комментариев еще нет, но вы можете быть первым.

Оставить комментарий

Ваш e-mail опубликован не будет. Обязательные поля помечены *

Перейти к верхней панели