Галина Пыльнева: Паломничество в Троице- Сергиеву Лавру в начале 21 века

Произведения Галины Александровны хорошо знакомы православным читателям: «В Лавре преподобного Сергия», «Глинская мозаика», «Никола милостивый», «Советы опытных духовников» и др.

Галина Александровна родилась в 1936 году в Москве. В 1958 году окончила Московский текстильный институт. Работала художником-прикладником в отделе реставрации памятников при Моспроекте.

Многие годы общалась с ныне канонизированными Глинскими старцами, вела переписку с архиепископом Ярославским и Ростовским Михеем (Хархаровым). Будучи еще совсем молодой девушкой, она приняла тайный постриг с именем Варвара, по благословению прп. Серафима (Амелина) став монахиней в миру. Великим постом 2016 г. приняла великую схиму с именем Сергия. Покоится на кладбище при Храме Тихвинской иконы Божией Матери рядом со своим духовным наставником, иеросхимонахом Иннокентием (Орешкиным), день его преставления тоже 10 марта.

Троице-Сергиева лавра пользовалась особой любовью матушки. Нам показалось уместным в завершение Троицкой недели опубликовать эти воспоминания.

На Троицу 2007 г.

 Конечно, на Троицу дай Бог в Лавру попасть. Она в этом году ранняя, ещё май, но стоит летняя жара — выше 39^о, и давно отцвели сады, сирень, даже ландыши… Если бы не такой праздник, мы бы ограничились ближайшим храмом, но ведь Троица… Собрались и поехали. На улице жара, в вагоне тоже. Хорошо хоть, что народу не так много и можно было сидеть на теневой стороне. Сидеть и смотреть в окно на затопленную расплавленным солнцем ещё зелёную землю. Одуванчики на солнцепёке отцвели, только в низинах цветут ещё. Купавки стоят, но совсем скоро будут от жары осыпаться. Хотя Лавра значительно севернее столицы, и это обычно чувствуется, сейчас и здесь жарко.

Только сирень ещё здесь, в Посаде, в полном цвету, а у нас уже жухнет. В Лавре ещё не пережили мучительную срезку стволов и ветвей липы перед Успенским собором, стоят почти голые остатки, кое-где выпустив тоненькие веточки. За ними на клумбах пышно цветут белые тюльпаны, предельно раскрывшиеся и вот-вот готовые потерять свою красу. Под старыми елями вдоль дорожки к Преподобному кое-где уцелели ландыши (их было раньше там много) и цветут, уже не оставляя нам надежды увидеть их в лесу.

Решили посмотреть, как в Троицком соборе. Двери открыты. Народ столпился у входа, но не так плотно, как обычно в такие дни. Пробуем пройти сразу вправо, в уголок, где всегда свободнее. К своему удивлению проходим. Душновато, но не так уж тесно, чтобы нельзя было стоять. Стены глушат звучание праздничного колокольного звона, но он всё-таки доносится. К счастью стоят тихо, видимо, утомлённые жарой.

За спинами стоящих почти не видно, но главное перед нами. Можно видеть раку Преподобного аввы, его образ с горящей лампадой, белые букеты около образа… Молись или хотя бы стой, смотри, слушай, впитывай всеми порами, каждой клеточкой атмосферу праздника… Дай Бог, чтобы ничто из минувшего — мысли, переживания, размышления — не мешало просто быть тут, в соборе Святой Троицы, стоять сравнительно недалеко от раки Преподобного. Кстати, не так это просто — стоять в храме, как солдат на посту, не рассеиваясь, не отвлекаясь, не занимая только место, а быть тут, а не где-то ещё… Мелькнул выносной патриарший крест, едва заметное для нас, из толпы, движение впереди и… началась всенощная, слава Богу, что мы тут, в этом соборе, в Лавре

Преподобного вообще. С опаской думалось о том, сможем ли поехать, а уж о Троицком соборе и не мечтали… Пел хор отца Лазаря. Канонарил отец Глеб. Начинал службу отец Варфоломей. Казалось — всё как всегда. И слава Богу. Никаких новшеств не хочется. Главное — чтобы так и было всегда: стоишь здесь, ощущая всем существом, что ничего другого не хочется. Здесь полнота всего, что душе дорого и любо. Стоим близко от большой иконы Святой Троицы Новозаветной, той, которая сейчас украшена букетиком ландышей и берёзовой веточкой, а когда-то, более полувека назад, здесь вдруг “открылось” смирение в виде огненного херувима, изображённого скромненько в уголке. Почему вдруг такое пришло в голову? — Да просто: вот он сам пламенеет, а не обжигает, на вид не выходит, довольствуется тем, что от Творца заимствует огонь и свет. Разве это не смирение? Но уходить в воспоминания не время и не место. Скоро отец Владимир Назаркин (благо и он здесь сейчас) повернётся лицом к народу и, взмахнув двумя руками, призовёт всех петь “Царю Небесный”.

Давно, с пред­пасхальной субботней литургии мы не слышали и не возносили этого обращения. Покосившись в сторону кафедры, ловлю этот момент. Хорошо у отца Владимира получается: он заражает открытым, простым, радующим призывом всех петь и все поют. Кажется, что поют охотно, бодро, радостно. Никто не мешал. Что-то не видно было блюстителей порядка, обычно создающих шум и беспорядок. Конечно, когда прочитали Евангелие и стали прижимать к решётке, стараясь поскорее пройти к помазанию, стало трудно стоять. Тут бы уцелеть… Ничего, уцелели. Народу было меньше обычного и нас не так долго мучили. После помазания (к Преподобному не пускали) здесь сразу же на площадь выпроваживают. Это для нас не новость и потому мы спокойно к этому отнеслись. Главное — было бы мирно на душе, а все подробности или какие-то не очень желанные моменты можно потерпеть.

О мире души, конечно, надо заботиться постоянно. Собственно — духовная жизнь вся на глубине (“сердце глубоко”), потому и возможно здесь ещё Царство Божие в душе каждого, кто просит: “Царю Небесный… прииди и вселися в ны и очисти ны от всякия скверны”. Вся скверна, часто невидимая нами, неосознаваемая до конца, упорно в нас держится нашей неуёмной гордыней, защищаемой самооправданием. Понять это до конца не так-то легко… Тоже милостью Божией даётся.

Тёплым светлым тихим вечером мы шли из Лавры. Тихим потому, что посадские жители устроили себе тоже праздник — День города. Естественно — на улицах шум, гам, трещотки, ряженые… Вечером, пока не стемнело, был у них перерыв, а попозже — со всех сторон “салюты”. Но это — потом, пока же мы могли посидеть во дворе за столиком, поговорить, вернее — послушать о многих горестях, трудностях и сложностях нашего непростого, в духовном отношении особенно, времени. Погасла вечерняя заря, осмелевшие комары загнали под крышу. Утром надо потихоньку уйти, чтобы никому не мешать. Небо хмурое.

На северо-западе, похоже, дождь. Придёт ли он сюда? По крайней мере тучки немного защитили от палящего солнца, не дали ему уже с утра нагреть землю и здания. Попробовали приблизиться к Троицкому собору. Народ у входа толпится. Входим. В соборе уже стоят люди, но прикладываться пускают. Слава Богу, удалось и нам поклониться своему авве, а часто в такие праздники из-за многолюдства мы не попадаем в его собор и можем только издали склониться пред ним. Ещё есть время и есть место на одной из лавочек. Хочется немного посидеть до службы. Из Успенского собора народ стал выходить от ранней. Сидим почти против Духовской церкви. Поют, не боясь никого, зяблики. В такой день много народа, разного… Мы идём в Покровский храм. Там одна литургия и сразу же вечерня. При входе, внизу во всех углах исповедуют отцы. Слава Богу, что исповедь и причащение входит в быт православных и что здесь этому только способствуют. Берёзки везде. Это очень украшает. Служит Владыка ректор. Хор отца Никифора сверху вливает в души собравшихся радость о Духе Святе. Дай Бог, чтобы она стала достоянием каждой души, жаждущей просвещения и освящения от Господа.

Храм полон. Когда уже запели “Херувимскую”, с колокольни полился праздничный зов, подтверждающий: пора оставить всякое житейское попечение. Но как не просто горе вознести сердца! Скорее соглашаешься со словами поэта: “не дано ничтожной пыли дышать Божественным огнём”. Да, до огня далеко… но дана и нам, грешным, Церковь, в Которой всё совершает Дух Святый. По окончании литургии кто-то (за народом не видно) говорил праздничное “слово”, которое мы не слышали. Почему-то огненных “слов”, которые хотелось бы услышать, не получается. Может быть, душа не готова загореться… А может быть, лучше того, что теперь хочется без конца про себя повторять “Царю Небесный”, и не найти?

Когда начали вечерню, все вышли с цветами. Теперь всё внимание тем молитвам святителя Василия Великого, ради которых эта вечерня служится в непосредственной связи с литургией. Они очень содержательные… но очень длинные, читают их разные священнослужители и не все чётко, а текста перед глазами нет, поэтому кое-что пропадает. Надо, если Бог даст, дождить до следующей Троицы, достать текст и следить, чтобы не упустить ничего. Говорить об этих молитвах надо или много, или ничего. Иногда хочется молча склониться — и всё. Молчание иногда желательнее самых красноречивых слов.

Кончилась и вечерня. На небе ни облачка. Про тучки давно забыто. Нет сил спешить, тем более с горы в горку, но хочется скорее в тень. На платформе уже стоит местная электричка. Ещё не так много народа. Мы выбираем местечко у окошка и, когда тронулись, мысленно продолжаем петь “Царю Небесный”. Так бы и нырнул в зелёную тень того леса, который проплывает мимо окон… но надо успеть чуть-чуть передохнуть и — к “нашей Троице” поехать. Там в центральной части ремонт и торжество — престольный праздник ведь! — в Никольском храме. Входим — сеном пахнет, много зелени, цветов. Две больших берёзки у солеи поставлены в пластиковые ведёрки и потому все листочки свежие. Солнце золотит иконостас, поднимается в купол. Хор не гремит празднику “славу”, поёт спокойно и слаженно — тоже хорошо. Всё хорошо, если на душе хорошо, и есть за что сказать: “слава Тебе, Господи!”.

Пресвятая Троице, Боже наш, слава Тебе!
2008 г.

Наконец-то к Троицкой всенощной мы направляемся в Лавру! Боязнь помех не оставляет ни на минуту, потому что их источник — собственное нездоровье. Оно порой притаится, выжидая, когда напасть удобнее, и уже накануне заявило о себе. Благо, помогла но-шпа. Утихла боль, но беспокойство до конца не проходит. В электричке, особенно уже порядочно отъехав от столицы и с жадностью глядя на буйство зелени, стараюсь ни о чём не думать, кроме одного: мы приближаемся к празднику и будем, Бог даст, встречать его в Доме Святой Троицы, как издавна величают Троице-Сергиеву Лавру.

За окном электрички земля напоминает, что она — именинница. Лиловые полянки люпинуса, россыпи золотистых лютиков, белые плюшки цветов калины, растущей вдоль ручейков и речушек, густо-малиновые смолки, зонтики вытянувшейся сныти и множество других, чаще неведомых дикорастущих и цветущих трав. Кое-где у заборов доцветает венгерская сирень. Красота, раздолье, особенно после больничных и даже домашних стен. Правда и это видишь только в окно, но и то хорошо.

Немножко увидим и по дороге, благо время есть и спешить нет нужды. Всенощная начнётся в шесть в храмах Лавры, а в Академии — в пять. Туда мы и направляемся, предполагая, что придут священники на исповедь. Подождали немного и, слава Богу, смогли спокойно, без суеты, спешки, тревоги поисповедываться. Минуя колокольню, замечаем и то, что молодые кустики разноцветной махровой сирени ещё не до конца отцвели, и то, что около закрытых дверей Троицкого собора густая толпа. Ждут, видимо, что откроют к службе, но мы знаем по опыту прежних лет, что ждать нет смысла. Идём в Успенский собор. Пахнет берёзками. Народу много, но стоят не так тесно, чтобы не выбрать себе удобное местечко. Нам хотелось на площади послушать звон и потому мы никуда не рвались и об удобных местах не думали. Звон лаврский, обогащённый великанами-басами, я люблю. Недавно отец Андрей Кураев говорил по “Радонежу”, что эти басы угнетающе действуют на него, но мне это неведомо. Мне слышится в этом мощном звуке призыв земле подняться к Небу умом и сердцем, чувствуется зов к пробуждению и даже величие всего сотворённого Богом — металла и всего нужного для создания колоколов, человека — способного из всего данного собрать, соединить, душу вложить, чтобы это чудо зазвучало…

Наслушавшись, проходим к раке преподобного Максима Грека и останавливаемся поблизости. Начинает всенощную отец Алипий. Поёт смешанный хор. Обычно слушать мне его и трудно (партия сопрано до таких высот добирается, которые, по-моему, не очень-то гармонируют с остальными, тем более — мужскими партиями), и радостно, когда регент “отключает” сопрано. Поют тогда несравненно хорошо: и спокойно, без надрыва (как у девчат), и сосредоточенно, молитвенно — как любят определять наши бабушки. Согласна с ними: звучание хора в таком составе даёт желаемую направленность молитвенным словам. Поёт Церковь! Нам остаётся душой сливаться с этим потоком звуков и слов.

На полиелей во главе всех служащих вышел отец Макарий. Его “архиерейский” бас в этом соборе не терялся, как тенорок канонарха, которому не под силу голосом одолеть это пространство. Жаль, что отец Владимир Назаркин служил, видимо, в Троицком соборе (мы видели его позже на территории Лавры). У него как-то особенно тепло и мягко поётся вместе с народом долгожданное: “Царю Небесный”. У отца Ювеналия более буднично это получается. Конечно, надо бы заранее прочитать стихиры праздника. Они трудные, и если не знать их, то можно даже не расслышать. Паремии мы успели прочитать перед отъездом, и это всегда приближает не просто минувшие века, но понимание Промысла Божия, Который готовил слушающих к грядущим откровениям. Редко, слушая паремии, задумываешься о том, как ещё трудно и нам приготовить себя к тому, что Бог хотел бы дать каждому. Очень уж земными путами мы связаны и “горе имеем сердца” кажется не для нас. Может быть, только мне это “горе” не под силу? Не стоит сейчас от главного уходить, чтобы совсем рассеяться…

Когда похвалили Имя Господне и начали канон, народ задвигался. Оказалось, многие подошли, заполнив собор уже весьма плотно. В тесноте, в неизбежных разговорах, да ещё в удалении от центра службы слова канона совершенно терялись. Мы постояли и вышли с тайной надеждой: не откроют ли двери Троицкого собора? Нет, они и не думали открываться. Теперь идём тёплым, тихим, ласковым вечером ночевать. Проходим городскую площадь, где снуют в невероятных нарядах местные жители. Внизу, наверное около речки, центр торжества — День города. Ещё один пример: каждому даётся право выбора. Решай сам — с кем ты. От этого будет зависеть многое, практически — всё и теперь, и в будущем.

Миновали площадь и прилегающие улицы с переулками, дошли до хлебозавода, перешли железную дорогу. Этот уголок особенный, можно сказать, заповедный. Его венчает крест храма Архистратига Михаила. Здесь ещё до революции жили замечательные люди. Многие вспоминают памятные имена в этих местах. Мне не хочется уходить в эти дали, потому что всплыли слова отца Дорофея из маленькой книжечки С. Большакова “На высотах духа”: “Вот, друг, когда сердце Ваше уподобится сегодняшнему вечеру, его тишине и миру, тогда и озарит его свет незаходимого солнца…”. Дальше отец Дорофей говорит о молитве, которая, конечно, невозможна без внутренней тишины и мира. И богослужение, как оно ни прекрасно, ни значительно, может почти ничего не дать (кроме эстетического наслаждения, да и то не всем) душе, если нет в ней мира. А мира нет у нас по самой обычной причине — смирения нет. Говорить об этом можно только себе. Слава Богу, попутчицы молчат. Каждая, видимо, думает о своём.

Утром идём в Лавру, намереваясь стоять и слушать литургию в Покровском храме Московской Духовной академии. Не очень надеясь, движемся к Троицкому собору. Слава Богу, открыт вход! Пускают приложиться к Преподобному и тут же выпроваживают. Кое-кто остаётся в соборе, терпеливо ожидая позднюю. Могли бы и мы раствориться в толпе, но не решились. Силы уже не те. В соборе уже душно, стоять будет трудно. Идём, как и наметили, в Академию. Устраиваемся поближе к окошечку. Ещё не было и восьми, когда вышли все служащие во главе с Владыкой ректором.

Пел и здесь смешанный хор. Регентовала девочка. Звучал он здесь более стройно, выдержанно. Не вырывались высокие, чересчур громкие голоса, не давили басы. Гармонично соединялись партии, создавая настоящее церковное звучание. Литургия, как вчерашняя всенощная, текла спокойно, сосредоточенно, без напряжения. Это очень желанно всегда, но не везде получается. Если же этого нет, то нет и богослужения, есть наша привычная спешка, гонка, суета, разъедающая всё и всех. Слава Богу, здесь этого не было. Здесь можно настроиться на молитву, а уж будет ли она в душе — об этом заботься сам.

Когда закончилась литургия, вышел кто-то проповедывать. Кто — мне не видно за спинами, а что говорил — не слышно потому, что в этот момент густой звук колоколов-басов заполнил всё пространство храма и поглотил все звуки. Значит, в Троицком соборе началась поздняя литургия. Причастив всех готовившихся (а их было немало), духовенство вышло вместе с Владыкой ректором на вечерню. Её особенность — молитвы святителя Василия Великого. Стараясь вслушиваться, хочу отметить то, что особенно тронуло. Наверное, более всего — молитва Церкви об “во аде содержимых”. Хотя это не было открытием, слышалось и прежде, но тут вдруг стало как-то особенно ясно, что Церковь объемлет всех, простираясь даже до ада Своей любовью. Если до ада, значит, любим каждый, достоин того или нет (конечно же — нет!).

Это здесь почти всех может мучить вопрос: за что меня может Бог любить? Ведь я же понимаю — не за что! Оказывается, этого вопроса и быть не должно. Мы друг друга любим или нет за что-то, а Бог иначе: Он — ни за что. Он — просто потому, что каждый человек — Его создание! Любит же каждая нормальная мать своё дитя тогда уже, когда оно ничего, кроме забот и переживаний, не приносит ей. И Церковь — Мать верующим, и сегодня, в день Святой Троицы, день Её рождения!

С этим после окончания богослужения мы пошли на электричку. Слава Богу, пришлось не так долго ждать. Удалось сесть и даже почти у окна. Хотелось смотреть и смотреть на лес, купающийся в солнце, на разнообразие форм и оттенков цветов, растущих совсем близко от железнодорожного полотна. Особенно ярко и радостно смотрелись соцветия нежнолиловых диких левкоев. Набрать бы их домой! Дома, правда, в этом году много зелени. На днях ветер наломал веток клёна. В воде они стоят довольно бодро уже несколько дней. Добавим к ним и берёзок, отстоявших с нами литургию и вечерню.

Теперь, немного перекусив и отдохнув, покатим в Кузнецы. Там в храме много цветов и пахнет сеном. Служба короткая, с шестопсалмия начинается. Утром, Бог даст, туда же соберёмся. А совсем вечером, когда “Радонеж” завладевает нашим вниманием, в девять часов вдруг слышим старческий, но ещё довольно бодрый (для девяноста с лишним лет) голос отца Софрония. Далёкий Эссекс из своих туманов вдруг раскрыл нам двери, пригласив на беседу с отцом Софронием. Он говорил о том, что делает человека монахом или что мешает им стать. Говорил довольно долго, но главное можно выразить одной фразой: мешает человеку быть монахом его эгоизм. Он есть у всех, и борьбе с ним должен каждый, особенно стремящийся быть монахом, посвятить всю жизнь. Потом передавали лаврские песнопения, это тоже хорошо, но хочется кончить этим, чтобы осталось это определение той решающей чертой, которой надо отделить основное от второстепенного!

Слава Богу за всё!

Опубликовано в альманахе “Альфа и Омега”, № 54, 55; 2009

(134)