«Левиафан» разбудил предпринимателей: станет ли Териберка фермерским раем

Оригинал: Милосердие.RU

Борис Акимов, создатель фермерского кооператива LavkaLavka, пообещал преобразить поселок за Полярным кругом из символа российской тоски в процветающий город. Кто и как живет в Териберке сейчас, нужна ли им «новая Териберка»? С сюжета о Териберке мы начинаем цикл публикаций о социальной ответственности бизнеса в России.

— Вы ведете блог о Териберке, рассказываете о том, как там изобрели рецепт хлеба с ягелем или изучают атмосферу на уникальной станции, и создается ощущение, что вы описываете жизнь, обнаруженную на Марсе — там, где ее обнаружить уже не ожидали.

— Люди так и воспринимали Териберку после «Левиафана», причем даже не задавались вопросом, есть ли жизнь на Марсе, а писали: жизни на Марсе нет, там все плохо, там сняли вот такой фильм — и это символ России. Мол, запустение, тоска, вся Россия такая. Мы же пытаемся донести до этой самой общественности, что жизнь там разнообразна. Она не всегда проста, но иногда прекрасна — она всякая. «Марс» гораздо разнообразнее, чем кажется отсюда в простой бинокль. Не надо воспринимать то, что сейчас пишем мы, в отрыве от того, что писали в блогах после выхода «Левиафана». В Териберке достаточно проблем, но не всегда власть там грабит людей, как в фильме, и царствует не только разруха.

— Вы съездили в Териберку, познакомились с людьми. Часто в глубинке гостю кажется, что в том или ином поселке живут только те, кто почему-либо не смог уехать, либо чудаки, приехавшие из столиц ради дауншифтинга. Например, вы писали, что познакомились с теми, кто занимается сноукайтингом. Почему они базируются именно там? Они местные?

— Понятно, что большинство людей, кто там что-то делает, пришлые.

Сноукайтеры в основном из Москвы, Петербурга и Мурманска. Они там уже семь лет, стали заниматься с местными детьми, уже около 20 детей с ними катаются на сноукайтах, участвуют в соревнованиях. Они — пример очень правильного внешнего вмешательства в обстоятельства: создают новую субкультуру, дети даже по-новому воспринимают окружающую природу, ее красоту и уныние.

К запустению там все привыкли, и хотя такого обилия руин я нигде больше не видел, облупленность мало кто замечает: множество заброшенных зданий, где никто не живет, стали привычными, это просто часть ландшафта. При этом они смотрят на горы, на океан, прекрасные песчаные пляжи (правда, вода +4 градуса, но в Черном море местные тоже, бывает, годами не купаются). Такой красоты, как там, я не видел в мире нигде. Наверное, это самое красивое место.

Батюшка в Териберке — военный капеллан Северного морского флота, уже десять лет служит в Териберке (у него два прихода, второй в Североморске). Он говорит, что до него священники там менялись каждые полгода, так что он уже вполне местный.

Директор дома культуры тоже никуда не собирается уезжать — это симпатичная активная женщина, она добилась ремонта ДК, он теперь такой современный среди развалин. Она организовала Поморский хор, в нем поют и бабушки, и женщины среднего возраста. Дети, сколько их в поселке есть, ходят в ДК заниматься. Тамошний звукорежиссер и осветитель тоже никуда не собирается уезжать.

— В поселке должно быть что-то и кроме спорта и культуры, которые большинством воспринимаются, все же, как «занятия для проведения свободного времени».

— Мы познакомились с несколькими рыбаками: это, с одной стороны, абсолютно нормальные люди, адекватные и современные, а с другой стороны — укорененные в своей реальности самобытные поморы. Они не представляют своей жизни без рыбы и моря. Конечно, они выкручиваются, возят туристов и даже неплохо чувствуют себя финансово.

Мы хотели выйти в море на такой шхуне — но все дни в середине апреля оказались расписаны до 17 мая, хотя аренда стоит 25 тысяч рублей. Но хотят они просто жить рыбой, как жили их отцы, дедушки и прадедушки. Только им не дают просто жить рыбой.

В течение второй половины ХХ века и в XXI веке постепенно прибрежный лов ограничивался различными экономическими и законодательными инициативами. Сейчас он оказался фактически под запретом. Это не касается больших компаний с их траулерами, которые продают рыбу за границу — где подороже возьмут, а рыбаки с частными кораблями оставлены почти без средств к существованию. Это ломает традиционный уклад жизни, именно от этого пустеют прибрежные территории.

— Сколько в Териберке осталось таких рыбаков, кто кормится тем, что возит туристов?

— Двое-трое.

— Если у этих троих все выходы в море расписаны на месяц вперед, почему там не появляется четвертый и пятый?

— Потому что люди мыслят стереотипически, и это не только в России, а во всем мире. И хотя у тех троих всё хорошо идет на глазах у остальных, эти остальные уже порезали свои корабли на металлолом, когда им не дали возможности рыбачить. Сейчас они и могли бы включиться в бизнес с туристами, но им нужна куча денег, чтобы купить корабли.

Те, кто сохранил корабли, сохранили их несмотря на полную беспросветность впереди, когда казалось, что сохранить их невозможно дорого, что надо резать. Теперь между первыми и вторыми пропасть — цена корабля. Может быть, какой-нибудь банк и выдал бы кредит, но тут стереотипическое мышление уже мешает его попросить: не принято, никто еще таких кредитов не брал; все боятся, и живут по-старому. Это нормально. Делать новое вообще способны 1–3% людей, а остальные живут «как все».

— Детей в Териберке рожают?

— Да, в школе учится под 100 человек, мамы гуляют с колясками. Был какой-то провал — сейчас 11-го класса в поселке нет, потому что нет детей такого возраста, но потом выровнялось.

— Почему тем, кто в Териберке уже живет и что-то делает, не по силам самим превратить ее в «рай», почему нужна ваша помощь?

— Потому что люди разобщены. Чтобы что-то изменить, нужно было сначала понять, что там происходит, от чего местные страдают, чем болеют, что считают наиболее важным. Все два дня, которые мы там провели, мы без перерывов встречались с людьми, и еще не со всеми успели поговорить. Но когда мы ехали из Мурманска, нас в администрации спросили, надолго ли мы туда едем. «На два дня». — «Зачем так долго? Там за полчаса можно все посмотреть, что вы будете потом делать? Где ночевать будете?» Они не знали, что там уже год есть гостиница, а мы по телефону номера забронировали.

Всю Териберку мы за два дня не успели посмотреть. Что мы там делаем так долго, не понимала ни мурманская, ни местная териберская администрация. Они ходили за нами и говорили: «ой, как интересно, а мы и не знали, что у нас есть такая ферма». На их ферме 37 коров, а чистота такая, какой я в средней полосе не видел ни разу. Глава поселка там до нас и не была ни разу. Она жалуется, что налоги идут в Мурманск, в этом мы пока не разбирались, но это не первый вопрос.

На метеостанции глава поселка была до нас, кажется, один раз, как зовут местного священника — не знала. Знала, где храм находится, и что там что-то происходит. А ведь даже если ты абсолютный атеист, ты должен знать, кто у тебя занимается общественной деятельностью, о чем-то с ним разговаривать. И это всё не потому, что кто-то плохой или ленивый. Все хотят хорошего.

Основная проблема — бизнес, власть, церковь и местное население совершенно разобщены. От этого разобщения происходит страх. «Кто-то роет яму. Для чего? Страшно. Кто-то начал ремонтировать здание. Для чего? Небось, хочет продать москвичам».

В этом есть негатив — лучше бы все друг о друге знали; но есть и позитив: ведь если вам кажется, что в глуши ничего нет, надо просто узнать, может быть, там уже вторую гостиницу строят и собираются открывать кафе. Ростки жизни пробиваются даже сквозь асфальт. Мы приехали их всех для начала познакомить.

— В Териберке, подозреваю, едва успели отдохнуть от славы «Левиафана», и тут приезжаете вы и обещаете устроить рай. Местный колорит не боитесь разрушить? На месте развалин построить Нью-Васюки?

— Понятно, что наш проект выглядит немного как Нью-Васюки, но меня эти слова не смущают. Ведь это тоже типическое ожидание от людей, которые пришли и говорят, что они сделают что-то новое там, где сейчас нет ничего. У нас другие цели: найти местные точки роста, тех людей, которые сейчас, может быть, не развиваются, а могли бы.

Например, ветеринар на местной молочной ферме мечтает не просто работать на кого-то, а двигаться дальше: создать собственную оленью ферму, сделать бизнес. Вы знаете, сколько оленины в России могут съесть? Она понемножку даже в «Ашане» лежит, а полка стоит денег, не покупали бы — не лежала бы.

Наша задача — помочь людям, которые сами хотят что-то делать. На самом деле им нужно в первую очередь вдохновение. Проблемы денег в принципе не существует, есть проблема инициативы и кадров. Если есть человек с инициативой и ответственностью, он найдет инвесторов и кредиторов.

— Например, вы называете Териберку гастрономическим раем.

— Да, с гастрономической точки зрения Териберка — кладезь. Понятно, что много юридических препон для развития ловли и переработки, но там треска, пикша, крабы, мидии, фукус («морской виноград»), всякие водоросли, морские ежи. Такого разнообразия морепродуктов, как в Териберке, нет ни в Италии, ни в Греции. Зачем мы летим в Средиземноморье есть морепродукты, если они есть у нас в стране? На то тысяча причин, особенно логистических, но факт остается фактом: в Териберке человек при нас нырнул у берега и вытащил ежей, мидий и камчатских крабов. Даже в Греции вам у самого берега не достанут ничего.

— Вы не встречали неприязненного отношения к вам как к «пришлым москвичам»?

— Лично не встречали, хотя вполне могло быть, что говорили что-то за спиной. У нас было ощущение, что люди там прекрасные. Конечно, они встретили нас с тревогой, но каждый через пять минут общения раскрывался, начинал делиться замыслами.

Местный батюшка, отец Сергий, говорил сначала, что им вечно кто-то что-то обещает, а на самом деле им осталась только вера. А потом вдруг сказал: «Десять лет я молился, чтобы что-то изменилось в Териберке к лучшему, и вот в день Благовещения появились вы — как благая весть» (мы 7 апреля приехали). Это был волнительный момент: с такой степенью ответственности уже ведь не сбежишь.

— Да, волнительно. Но вам-то это всё зачем?

— Людям, с которыми мы говорили долго, в том числе отцу Сергию, я всегда признавался, что у нас, конечно, есть личный интерес. Мы не просто благотворители. Изначально просто по-человечески хочется делать то, что имеет смысл. Я все меряю гробовой доской: буду помирать и вспоминать: этого не надо было делать, другое сделал зря, а вот это было действительно нужно.

Но доброе дело тоже нужно делать рационально, иначе закончатся ресурсы и иссякнет желание, или просто детям будет нечего есть, пока ты занимаешься чем-то прекрасным. Если ты остаешься в миру и не отрекаешься от него, то его законы нельзя игнорировать, так что должен быть здесь и наш корыстный интерес. Он в том, что если Териберка перевернется и заживет полноценной жизнью, то к нам придут множество разных людей — губернаторов, представителей градообразующих предприятий — и скажут: сделайте и у нас так, чтобы наш город / поселок / регион начал жить другой жизнью. Они будут готовы за это заплатить — и в этом наш интерес.

— Это ведь неблизкая перспектива. Когда вы будете считать, что в Териберке все получилось, что вы ее уже перевернули? Например, там живут столько-то тысяч человек (сейчас едва больше тысячи), столько-то ресторанов и гостиниц, столько-то ферм.

— Наша цель еще не сформулирована в цифрах. Но Териберка, которую мы хотим построить, — это город, где люди хотят жить. Причем они живут не в непонятных «хрущевках», а в отдельных собственных домах, как в Норвегии. Когда человек живет в полноценном доме, у него другая психология. Он следит за своим участком, за своим забором… а не так, что «квартира моя, а на подъезд мне уже наплевать».

В будущей Териберке, безусловно, восстановлена добыча и переработка рыбы, т.е. работает рыбозавод и разрешено традиционное рыболовство в прибрежных водах. Расцветает туристический бизнес, в кафе готовят из местных продуктов, есть аквафермы, где тех же крабов и мидии выращивают.

Расцветает спортивный и экстремальный туризм в разных формах: треккинг (пешие походы по пересеченной местности или в горах), эндьюринг (конные походы на длинные дистанции), сноуборд. Пока там бывают дайверы и развит сноукайтинг.

Соответственно, в «новой» Териберке возникает инфраструктура: парикмахерская, бензоколонка, автомастерская — всё то, чего там не хватает сейчас. На базе метеостанции откроется центр обучения студентов со всего мира…

Мне все это не кажется невозможным. Ведь запрос есть: люди, которые хотят заниматься дайвингом или эндьюрингом, есть, они готовы ехать далеко и платить деньги. Свежую треску хочет есть каждый второй. Студенты, которые хотят изучать атмосферные газы, есть. Международные институты, которые хотели бы спонсировать такие измерения, есть. Это всё не выдумка, всех этих людей просто надо соединить и создать условия их взаимодействия. Пока ничего не получается, потому что нет логистики, нет инициативы и люди просто не знают друг о друге, потому что молодые уехали, а в Териберке остались пенсионеры…

— А молодые там откуда возьмутся?
— Очень много людей, которые из Териберки уехали, но мечтают вернуться. Красота той природы не отпускает. Это невозможно забыть. Они уехали просто потому, что там было нечего делать. Если там можно будет нормально жить — они вернутся.

— Вы не украшаете сюжет, когда говорите, что мысль о преображении Териберки пришла во время написания поста в Facebook?

— Нет, я хорошо помню этот момент: пошел в УФМС за паспортами для детей, в очереди был вроде всего один человек, но я залез в Facebook и увидел фотографии разрухи в Териберке. Я перепостил и начал писать комментарий: хорошо бы, чтобы реакцией было не возмущение, какой, мол, это ужас, а развитие Териберки. Пока писал — сам подумал: почему я пишу об этом абстрактно? Может быть, именно мы и займемся этим?

Пришел на Петровку, где мы работаем, предложил остальным. «Звучит, — говорят, — интересно, стоит попробовать». Мы немного пожили с этой идеей, написали в Facebook еще раз, нам стали писать многие, кто уже любит Териберку и ездит туда много лет. Я так и предполагал, а потом подтвердилось, что у места, которое считают глухоманью и символом тоски, на самом деле довольно много поклонников. В России всюду есть люди, которым нравятся их места и которые готовы в них вкладываться.

— Вам нравится, когда вас называют «социально ответственным бизнесом»?

— Я соглашусь с таким определением. Только мы «социально направлены» не на потребителя, а на фермера. Делаем так, чтобы фермеру было хорошо. В конечном итоге потребителю от этого тоже хорошо, но ему сложно сначала понять, почему он должен платить за фермерские продукты так дорого. Наша цель — дать фермерам стимулы и интерес к развитию.

В этом смысле мы не бизнесмены, прибыль — наш инструмент, чтобы втягивать в свою орбиту всё больше фермеров, чтобы эта профессия становилась все более востребованной, модной и безопасной. Даже в «зоне рискованного земледелия». Даже в Териберке.

Александра КУЗЬМИЧЕВА

Дата публикации: 27.04.2015

(78)