В общении с Флоренским (М. В. Юдина и священник Павел Флоренский). Часть 2

В доме на тихой посадской улице все удивительно и необычно. В недоступно-строгом кабинете вдоль стен высятся закрытые книжные шкафы, на дверцах — застекленные фотографии с античных скульптур; на одной из них — триптих с барельефа из Алтаря Ludovisi (рождение Афродиты). Над входом портреты сыновей — Василия и Кирилла (первый писала сестра — художница Раиса Александровна Флоренская, второй — Нина Яковлевна Симонович-Ефимова). Посмертная маска отца, скульптурный портрет В. Эрна — Анны Голубкиной, нестеровский пейзаж окрестностей Сергиева Посада. В правом углу — образ Софии Премудрости Божией, простой деревянный крест — благословение гефсиманского старца Исидора. В вечерние и утренние часы доносятся звуки лаврского колокола. На портрете Н. Я. Симонович-Ефимовой Флоренский изображен на фоне открытого окна перед треножником.(1) На одном из вариантов портрета в окно видна Лаврская колокольня.(2)В просторной, светлой столовой изумляет красотой древняя икона Божией Матери Грузинской. Глава Иоанна Крестителя, выполненная в гипсе скульптором Голубкиной, помещена на выступе камина. Камин украшают старинные часы. В комнате стояли два инструмента пианино (Kampf) и фортепиано глинкинского времени. В большом собрании нот с монограммой Флоренского — Бах и Моцарт. Песни Бетховена, изданные к столетию смерти (1827—1927) с гравюрой В. А. Фаворского. Сохранились ноты, оставленные Марией Вениаминовной: Бах — Бранденбургские концерты (Adagio из 1-го концерта и Andante из 2-го Бранденбургского концерта в переложении Ю. Тюлина под редакцией М. В. Юдиной) и Ария из 3-й оркестровой сюиты. Все озаряет любовь к искусству, музыке.По воспоминаниям художницы М. В. Фаворской, «Павел Александрович не был аскетом, его скорее можно сравнить с древним греком. Он любил земное и наслаждался музыкой, живописью, цветами…».(3) «К хорошей музыке Павел Александрович относился с благоговением».(4)Его постоянным желанием было, чтобы в доме звучала музыка. В редкие свободные часы он любил музицировать, с увлечением играл в четыре руки со старшей дочерью Ольгой увертюры и симфонии Моцарта, радовался (даже издалека) музыкальным занятиям детей, стремился сохранить атмосферу музыки в своем доме.Приезды Марии Вениаминовны всегда сопровождались ее игрой. Со старинным инструментом произошло неожиданное: его отреставрировали, настроили, но когда Мария Вениаминовна начала играть — струны внезапно оборвались…

Флоренский слушал ее игру не только в своем доме, но и в московской квартире Ефимовых, и в консерватории. Однако Марии Вениаминовне доставляло особенную радость играть для Павла Александровича в кругу его семьи. Домашнее исполнение привлекало ее свободой, полнотой отдачи, не стесненной условиями концертных выступлений. (Строки из воспоминаний о С. Я. Маршаке дают представление о репертуаре и продолжительности ее игры в кругу друзей: «Я играла у них в доме, как всегда: я люблю протяженные масштабы, как Ундина «уплакала» принца до смерти или «всмерть», так и я «уигрывала» своих слушателей в близкой мне домашней обстановке <…> до полусмерти… Играла Баха, Бетховена, неисчислимое количество разных сонат, вариаций, прелюдий и фуг, разную романтическую музыку».)(5)

В воспоминаниях М. В. Юдиной об A. M. Горьком проскальзывают строки, в которых можно уловить отзвуки переживаний, связанных с игрой П. А. Флоренскому: «Я играла сосредоточившись на исполняемой музыке, но ощущала вблизи присутствие замечательной, необычайной личности; иногда вставали перед внутренним взором иные судьбы людские, печальные, торжественные или безвестные; горные цепи и небо в звездах».(6)

И даже репертуар, исполняемый для Горького, напоминает о произведениях, звучавших в доме Флоренского: прелюдии и фуги Баха из «Хорошо темперированного клавира», сонаты Бетховена, «Картинки с выставки» Мусоргского. Звучал и любимый Флоренским Моцарт. После одного из первых посещений дома Флоренского Мария Вениаминовна поведала своем волнении и радости в письме к его дочери Ольге:

«Милая Олечка!

Вспоминаю пребывание у Вас с глубокой благодарностью — мне было хорошо, как бывает редко, а спать в кабинете твоего папы хоть и страшно, но тоже чудесно. А когда я уходила, еще ущербный месяц не закатился и звезды догорали и была большая роса; и так мне хотелось в Лавру, которую видала лишь издали, и еще к Вам приехать когда-нибудь.

Мне хотелось послать что-нибудь более интересное, чем конфеты, но не успела придумать — что, потому что сразу по приезде стало очень некогда; а еще потому что твой папа сказал, что в Сергиевом Посаде изгоняется все душевное — остается дух и физиология — так как я вряд ли могу дать что-либо духовное, вот и посылаю конфеты для физиологии!!… Петербург, 2 сентября 1929 г.»( Опубликовано: Никитина О. С. О занятиях музыкой Оли Флоренской, ее общении с М. В. Юдиной и взглядах Павла Александровича Флоренского на музыкальное воспитание, высказанных им в письмах к семье с Дальнего Востока и Соловков // Невельский сборник. СПб., 2001. Вып. 6. С. 30— 31. (Примеч. сост.))

В этом удивительном душевном признании — вся Мария Вениаминовна с ее открытостью, любовью и преданностью, возникшими внезапно и сохраненными до гроба. В нем и озаренность личностью Павла Александровича, и охваченность настроением, создаваемым тишиной посадского дома и ощущением близости сказочной в своей красоте Лавры.

Каждая встреча, каждое посещение дома оставляло неизгладимый след в ее памяти. Позднее, приезжая в дом Флоренского, она снова играла те же вещи, как бы в воспоминание тех незабываемых встреч, навсегда ушедших в прошлое. То были прелюдии и фуги Баха, соната Моцарта ля-мажор, соната-фантазия до-минор, фантазия ре-минор, рондо ля-минор, 32 вариации Бетховена, и Шуберт, и Мусоргский.

Притягательную силу загорского дома и впечатляющую красоту архитектурного ансамбля Троице-Сергиевой Лавры она будет осознавать и впоследствии и станет стремиться вновь и вновь туда, где она «имела счастье его хорошо знать, играть ему, беседовать с ним» (из записи 1968 года). Сергиев Посад и его древний Маковец она ощущала как «место благословенное».

До конца жизни пытается она закрепить в записи памятные встречи и воссоздать не поддающийся мгновенному охвату сложный, но внутренне цельный образ Флоренского.

«Павел Александрович много слышал и слушал мою игру, одобряя ее, меня и как человека «признавал» и …жалел. Все мои «изгнания» и «опалы» ничего не стоят в сравнении с его благоволением.

Каким наслаждением было посетить с ним Античный отдел Эрмитажа или Ботанический сад; слышать его высказывания о голландской живописи; о Моцарте, о Бахе; о Каролине Павловой; тот или иной фрагмент его творений о Велимире Хлебникове; о растениях вообще; универсальность, синтезированная, всеобъемлющая и …тишина, прозрачная, как влага в хрустальной чаше, — тишина его личности в целом…» (Опубликовано: Юдина М. В. Павел Александрович Флоренский // Юдина М. В. Лучи Божественной Любви. С. 158. (Примеч. сост.))

В разговорах с Флоренским Мария Вениаминовна испытала радость такого общения, когда Павел Александрович раскрывался в беседе, излучая непрерывный ток мысли, обжигая собеседника вспышками сокровенного творческого видения. «Как от спички расходится в степи пожар клином и каждый пожар на тысячи верст можно, идя обратно, выследить от одной точки, так его разговор, вернее сказать — беседа: от одного слова нашего — пошел, пошел, шире, безостановочно, шире и шире, по одному направлению, с одной целью», — фиксировала свои впечатления Н. Я. Симонович-Ефимова.(7)

В воспоминаниях о работе над сборником песен Шуберта в одном из «лирических отступлений» Мария Вениаминовна рассказала о своих встречах с Флоренским в Ленинграде и Загорске.

«Он, Флоренский, приезжал в Ленинград тогда уже из Москвы, где жил с двумя старшими сыновьями <…> в своей новой пустой квартире в «Лефортове» <…>. К себе, в родной дом, в Троице-Сергиево (в Загорск) он ездил в последнее время лишь в субботу на воскресенье.(8) Порою — позже — он и меня брал с собою, в свою семью. А в Ленинграде иногда бывали некие совещания. Я имела счастье и честь всегда видеться с ним, с Павлом Александровичем Флоренским, во время таковых его командировок, опять же я играла ему у себя на набережной, где —

И за стеклом лиловым,
В покое несогретом
Предалась богословам
И вверилась аскетам…

(чуточку перефразирую Вячеслава Иванова). Мы посещали с ним Эрмитаж и Ботанический Сад… Его комментарии к виденному были «Пиром человеческой мысли».(9)

О беседах с П. А. Флоренским Мария Вениаминовна вспоминала неоднократно — и устно, и письменно, приводила некоторые его высказывания. Поэзия и музыка, живопись и скульптура, творчество старинных мастеров и современники — В. Чекрыгин, художники круга В. А. Фаворского (Ефимовы, П. Я. Павлинов, М. И. Пиков) — темы их дружеских собеседований. Под впечатлением интереснейших разговоров с Флоренским в доме Ефимовых, где М. В. Юдина встречалась с ним в те же годы, Н. Я. Симонович-Ефимова записала:

«Знания, опыт жизненный и научный, система во всем, сведения — прямо распирают в нем, и кажется, все силы он напрягает на то, чтобы сдерживать их — ведь все равно — нету ушей это слушать, слышать».(10)

Павла Александровича интересовало исследование «золотого сечения» в произведениях искусства. Закон золотого сечения, имеющий математическое обоснование и выражаемый соответственной формулой в архитектуре и музыке, есть объективное выражение гармонии целого, соразмерности частей. Совпадение точки золотого сечения с вершиной музыкального развития определяет архитектоническое совершенство музыкальной формы. По воспоминаниям М. В. Юдиной, Флоренский неоднократно говорил ей об этом законе и настойчиво призывал к изучению золотого сечения, видя в нем проявление красоты и стройности музыкальной архитектоники.(11) При встречах с Марией Вениаминовной спрашивал: «Когда же Вы будете заниматься золотым сечением в музыке?» Впоследствии Мария Вениаминовна с сожалением говорила о своей неподготовленности последовать совету Флоренского, но она придавала призыву «найти точку золотого сечения» и иной смысл, относя его к сфере внутренней жизни, к устроению личности.

Сопоставим некоторые заметки Марии Вениаминовны с письмами Флоренского 1930-х годов, чтобы представить содержание бесед, наполнявших ее чувством сопричастности горению мысли Флоренского. В опубликованной части воспоминаний Мария Вениаминовна говорит об открытии для нее «надмирной поэзии» Велимира Хлебникова С. Я. Маршаком и П. А. Флоренским; ей — «человеку другого искусства, чья «вторая душа» — именно поэзия», явление Хлебникова предстало как одно из самых значительных. «А поэму «Поэт», — продолжает она, — открыл мне Великий Человек — Павел Александрович Флоренский, о котором я уже пишу независимо от других своих «пожиток». Это лицо — философа, богослова, священника, геолога, лингвиста, ботаника, электротехника, семьянина — выходит за всякие пределы «человеческого естества… ». (12) В тех же воспоминаниях она записала о встрече Хлебникова с Флоренским. «Велимир приходил к Павлу Флоренскому и приглашал его в «Председатели Земного Шара». Что и как он ему ответил — осталось неясным, видимо надлежало даже ему, провидцу, еще подумать над явлением Хлебникова. Но он его оценил, оценил масштаб и значение, полюбил его. Об этом Павел Александрович рассказал мне несколько лет спустя»(13). Давний интерес Флоренского к поэзии Велимира Хлебникова разъясняет его письмо из Соловков. «На днях, копаясь в мусорном материале «30 дней» (такой журнал), кажется № 2,1936 года, в конце петитом нашел я жемчужину — неизданную доселе поэму (на стр. 2) Велимира Хлебникова, и притом Орочанскую, т. е. по орочанским мотивам. Вот писатель, которого я уже много лет предощущаю как родного по духу и к которому не могу подойти: несмотря на все старания никак не могу добыть собрания его, изданного посмертно, знаю же только отдельные, случайно дошедшие до меня отрывки. В нем предчувствую близость к другому близкому, к Новалису. Но это — лишь предчувствия, и не уверен, что они не рассеются, когда заколдованные писания Хлебникова будут у меня перед глазами» (из письма к семье 10-11,13-14.III.1936). (Опубликовано: Флоренский П. А., свящ. Сочинения: В 4 т. М., т. 4. С. 406-407. (Примеч. сост.))

Среди заметок М. В. Юдиной сохранилась характерная для нее запись, сделанная в день выступления в Музее Маяковского на вечере, посвященном 80-летию со дня рождения В. Хлебникова: «10-го ноября (28 октября) 1965 г. среда. Память Святаго Димитрия (1709), Митрополита Ростовского и Преподобного Иова, игумена Почаевского (1651), также Мученицы Параскевы, нареченной Пятницею (III в.). Святители, не оставьте меня в сегодняшний день — в честь Поэта Велимира Хлебникова, его же любляще и Великий наш Отец Павел Флоренский».

Посещение Эрмитажа могло вызвать суждения Флоренского о картинах голландских художников XVII века. Вспоминая их, Мария Вениаминовна написала на открытке-репродукции, подаренной крестнице (Неизвестный художник. «Натюрморт с цаплей». Голландская школа XVII века): «Оленькин дедушка очень любил голландских художников». В письме к дочери Ольге Павел Александрович так объяснил истинную причину своего интереса к голландской живописи: «Какая безконечная разница между голландскими натюрмортистами, изображавшими мясо, рыбу, раков, фрукты и овощи, но так этими изображениями вскрывалась внутренняя сущность бытия, и художниками-сюжетистами, которым надо взять то, что ярко и глубоко само по себе, и дать его в более слабой степени, чем оно говорит само за себя! Спекуляция на сюжете. Мне надо видеть глубину вещей, хотя бы самых обыкновенных, а не читать налепленные на вещи ярлыки с указанием, что эти вещи необыкновенны» (из письма 27.V—6.VI.1935). (Там же. С. 239. (Примеч. сост.))

Еще определеннее высказался Флоренский о сущности голландской живописи, сопоставив реалистическое мастерство Бальзака с произведениями мастеров голландской школы: «В отличие от представителей натуралистической школы, с их холодным, внешним и аналитическим описанием, у Бальзака вещи и люди не описываются, а являются. Обрати внимание, они — не внешние изображения, зависящие от условий освещения, перспективы и других случайных обстоятельств своего бытия, а просвечены изнутри собственным светом, подобно натюрмортам голландской живописи. Это — не фотоснимок с его условной объективностью, и не субъективные впечатления импрессионизма, а самые вещи в их собственном бытии, реальные вещи, хотя и не в глубоком разрезе. Еще раз скажу, тут точный аналог голландским мастерам живописи» (из письма Ольге Флоренской 3—4.V.1936). (Опубликовано: Флоренский П.А., свящ. Сочинения: В 4 т. М., 1998. Т. 4. С. 458. (Примеч. сост.))

Одна из тем их дружеских собеседований — античность. Летом 1931 года Павел Александрович совершил поездку на юг для исследования месторождений полезных ископаемых — в Мариуполь, Керчь, Тифлис, Чиатуру. В письме А. М. Флоренской из Тифлиса он сообщал о недавних тифлисских концертах (в мае 1931 года) М. В. Юдиной, «которая произвела здесь большое впечатление» (письмо 19 июня 1931 года).

Непосредственное ощущение древности, увиденной в современном южном городке, передавалось им в беседах с друзьями-художниками, где часто останавливалась и играла в свои приезды в Москву М. В. Юдина.

Из письма Н. Я. Симонович-Ефимовой сыну А. И. Ефимову 6.VIII.1931 года мы узнаем о живых впечатлениях Флоренского от посещения Мариуполя и Керчи:

«Павел Александрович написал отчет о своей поездке на юг, он был в Мариуполе (описан Пушкиным в «Цыганах»), видел курган в степи, все как есть. Потом был в Керчи; город набит древностями. Греция! Есть домик — маленький, с фресками в куполе — гранаты и лепестки роз (символ смерти и возрождения), голова Деметры, похищение Персефоны — прекрасные. Показывают это старичок и старушка, вроде Филемона и Бавкиды. Они развели чудесный цветник перед этим домиком — «отделением Элевзинских празднеств».(14) Сохранилось письмо Юдиной Флоренскому, где она упоминает, что именно поразило ее в то памятное лето: «Играла на Кавказе и видела 2 чуда: Арарат (издали) и озеро Севан» (26 сентября 1931 года). (Опубликовано: Письма М. В. Юдиной. 1. П. А. Флоренскому // Юдина М. В. Лучи Божественной Любви. М.; СПб., 1999. С. 302. (Примеч. сост.))

В семье художников Ефимовых летом 1932 года Павел Александрович снова слушал игру Марии Вениаминовны Юдиной. В записке, отправленной 19 июля 1932 года из Москвы в Загорск, он сообщает: «Дорогая Анна, сюда приехала Мария Вениаминовна и будет играть 22-го вечером часов в 6 у Ефимовых. Хорошо бы Оле и тебе приехать сюда и слушать музыку; не мешает взять и Мика. Кроме того, непременно привезите мне 3 экземпляра моей книжки об Амвросии».(15) Об этой встрече у Ефимовых Нина Яковлевна красочно рассказала в письме Адриану Ефимову: «У нас играла вчера Мария Вениаминовна Юдина. Играла Баха. Она выучила 48 вещей.(16) Играла 2 часа подряд, но все сыграть надо 8 часов. Играла прекрасно, конечно. Каждый раз она иначе играет. Рояль звучит то мягко и отдаленно, как клавесин, то орет как орган, то она скачет верхом и стегает яростно кругом, свистит в воздухе хлыст, а звуки катятся шариками… Замечательно».(17)

Книга Флоренского об Амвросии Троицком резчике, упоминаемая в записке и предназначенная в дар Ефимовым и Марии Вениаминовне, — свидетельство нового направления ее интересов в сферу древнерусского искусства, к пониманию и любви к нему она пришла постепенно через Павла Александровича Флоренского и — позднее — Владимира Андреевича Фаворского.

Примечания

1. Воспроизведение портрета дано в кн.: Симонович-Ефимова Н.Я. Записки художника. М., 1982. С. 75. Там же (С. 137) фотография 1926 года: «Супруги Ефимовы (в день двадцатилетия свадьбы)» — снимок на фоне книжных шкафов в кабинете Флоренского.
2. Вариант портрета находится в доме Флоренских.
3. М. В. Фаворская подразумевает, по-видимому, монашеский аскетизм. П. А. Флоренский понимал аскетизм как проявление внутренней культу¬ры, сохраняющее цельность личности, и в этом смысле стремился к нему. «Аскетизм — для меня синоним культуры». — говорил он у Ефимовых (привожу по записи Н. Я. Симонович-Ефимовой. Архив А. И. Ефимова).
4. Рукопись. Из архива семьи Фаворских. До 1939 года Фаворских. До 1939 года Фаворские жили в городе Загорске, дружили с семьей П. А. Флоренского, часто бывали в его доме.
5. Мария Вениаминовна Юдина. Статьи. Воспоминания. Материалы. М., 1978. С. 271.
6. Там же. С. 231.
7. Из архива А. И. Ефимова.
8. По воспоминаниям О. П. Трубачёвой-Флоренской, Павел Алек¬сандрович приезжал в пятницу на субботу и воскресенье.
9. Приводится по авторскому машинописному тексту, подаренному М. В. Юдиной Флоренским-Трубачёвым. [Опубликовано: Юдина М. В. Со¬здание сборника песен Шуберта // Юдина М. В. Лучи Божественной Любви. М.; СПб., 1999. С. 150] (Примеч. сост.)
10. Из архива А. И. Ефимова.
11. Среди книг П. А. Флоренского сохранился журнал «Музыкальное образование» (1930, №2), где опубликована статья Л. Мазеля «Опыт иссле¬дования золотого сечения в музыкальных построениях в свете общего анализа форм».
12. Авторский машинописный текст (опубликовано с сокращением). [Опубликовано: Юдина М. В. Создание сборника песен Шуберта // Мария Вениаминовна Юдина. Лучи Божественной Любви. М.; СПб., 1999. С. 149].
13. Мария Вениаминовна Юдина. Статьи. Воспоминания. Материалы. М., 1978. С. 272. О встрече Хлебникова с Флоренским см.: Петровский Д. Воспоминания о Велимире Хлебникове // Леф. 1923. № 1. С. 145—147.
14. Симонович-Ефимова Н. Я. Записки художника. М., 1982. С. 142.
15. Амвросий, Троицкий резчик XV века. Сергиев: Изд. Гос. Сергиевского историко-художественного музея, 1927. [Приведенная записка хранится в архиве семьи Флоренских. — (Примеч. сост.)].
16. То есть 48 прелюдий и фуг Баха («Хорошо темперированный клавир». Т. I-II).
17. Симонович-Ефимова Н. Я. Записки художника. М.,1982. С. 148.