Что значит «верить»?

23 августа 2018 г.

Штейнхардт Николай

Источник: Богослов.RU

«Пусть теперь сойдет с креста, и уверуем в Него» (Мф. 27,42) – такие дерзкие слова фарисеев и учителей закона говорят о непонимании самой сути слова «вера». Вера не может основываться на очевидных фактах, она не нуждается в вещественных доказательствах. О вере, привлекая свидетельства не только из Священного Писания, но опираясь на законы логики и науки, философски рассуждает Николай Штейнхардт, румынский публицист и христианский мыслитель. Перевод выполнил Александр Астанов.

«Иисус сказал ему: ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны не видевшие и уверовавшие» (Ин. 20, 29).

Когда архиереи и книжники, расхаживая пред лицом Распятого на Голгофе, кивали головами своими и говорили: «Других спас, а Себя не может спасти, Христос, царь Израилев, пусть сейчас сойдет с креста дабы нам увидеть и уверовать в Него», они, конечно, богохульствовали. Но еще ошибались в области лингвистики. Вся сцена, полностью раскрытая в Евангелии от Луки (23, 25) и еще подробней у Матфея (27, 31 и след.) и у Марка (15, 29 и след.), передает читателю глубокий, подлинный и реалистичный трепет [от описанных событий]. Все [описанные] подробности как бы приводят нас на то самое место, в те самые дни и представляются абсолютно правдоподобными. «Э!», – кричат старцы и предводители Израиля и сострадательно-насмешливо рассуждают: «Другим ты знал, как помочь, а вот себе не можешь, Сын Божий. Обманщик и простец, сам виноват в своих несчастьях».

И далее оправдывают сами себя, сами одобряют свое рациональное и логичное поведение: «Вот если бы сдержал [он] слово, если бы дал нам рассудительное доказательство (а какое другое доказательство может быть убедительнее, чем сошествие с этого креста?), тогда да, мы, как люди справедливые и творящие суд, тотчас же признали бы его за царя. Иначе на чем нам построить веру?» [Они] думали разубедиться в несправедливом отношении к этому несчастному, столь молодому, но и не могли избавиться от победного тона [в голосе]. Не могли отказаться от удивительно представившегося случая, чтобы над ним не посмеяться (в конце концов открыто и прилюдно, с полной властью) и вразумить (беспристрастно) Того, Который принес им столько обид, страхов, раздражений и забот. [Они] были торопливы, особенно торопливы, сократив созерцание шествия осужденного под полуденным палящим солнцем с орудием мук на своей спине, и призвать Симона Киринеянина. Здесь же [у креста] уделяли время для отдыха, ослабляли [пытки], наслаждались триумфом и говорили: пусть спасет Себя, пусть сойдет с креста! Если увидим, то и уверуем! И добровольно ожидали, будучи полны мудрости.

Лингвистическая ошибка. Они не только не верили Тому, Кого повесили на кресте, но и не знали, что значит «верить», и употребляли это слово, абсолютно не понимая его значения. Если бы, под предлогами архиереев, Господь сошел бы со креста, Которого [т. е. Господа], как столь красиво говорит Екатерина Сиенская, «не гвозди, но любовь удерживали пригвожденным», то слово «вера» было бы упразднено окончательно, [Он] возвел бы насильно и навсегда царство Божие на престол. В факт сошествия нельзя поверить, его можно лишь констатировать, зарегистрировать, принят к сведению. Это было бы принуждением и сведено к нулю переживание загадочного слова «верить». «Верить» не является синонимом словам «доказывать, демонстрировать, быть очевидным» или словосочетанию «верить потому что».

Вера устраняет всякие сомнения, условия и объяснения. Внезапное явление какого-нибудь важнейшего события, явившегося с неба, поставило бы людей, как пишет Кьеркегор, лицом к лицу с экстраординарным и сенсационным событием, не позволило бы им осознать, что имеют дело с бесспорным знамением, которое так старательно выпрашивали фарисеи, писатели и книжники. Сошествие со креста, на Голгофе, было бы подобным красочным знамением, после явления которого, архиереям и всем находящимся по близости, не осталось бы ничего другого, как подчиниться очевидности, как преклонить колени и воспеть «Осанна».

Но не так действует Божество, не так Господь понимал слово «верить» во всех случаях, сколько Он его употреблял, особенно когда обратился к Фоме на восьмой день после Своего Воскресения. Все тексты святого апостола Павла, что «вера» – основное слово христианства – представляется как чуждое всякого доказательства, констатированных событий, фиксации, подписей и прочих видимых вещей. «Чтобы мы увидели и уверовали», говорят фарисеи. Более сильного противоречия [как в этих словах] и быть не может. Если бы увидели, то уже не имели бы никакого смысла верить, и не смогли бы уверовать с того момента, как «увидели бы глазами», но их бы заставила очевидность непреодолимой силой воспрянуть от всяких колебаний.

Верить, значит не видеть. Святой апостол Павел очень ясно говорит: «Надежда же, которая видит, уже не является надеждой. Как можно надеяться на то, что видим?» (Рим.8, 24). Или: «Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Евр. 11, 1). Или еще: «Смотрим не на видимое, но на невидимое» (2 Кор. 4, 18). Вся 11-я глава послания к Евреям, стихи послания к Римлянам 4, 13 и последующие, или к Эфесянам 3, 17 и последующие, четко показывают принципиальную сущность в отношениях между Богом и человеком, которая ничего общего не имеет с [этим явным противоречием, которое лежит словно] «черное пятно на белом фоне». [Ничего общего] с [этим] «дымящимся пистолетом» (smoking gun) англичан, с неоспоримой и очевидной достоверностью [данного противоречия]. И все же она имеет непременное условие и свою суть: «Праведный верою жив будет» (Рим. 1, 17; Евр. 10, 38). Слова из 1 Кор. 2, 4-5 прекрасно дополняют вышесказанное: «И слово мое и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении Духа и силы, чтобы вера ваша утверждалась не на мудрости человеческой, но на силе Божией». Реформаторы Франции прекрасно почтили память Адмирала де Колиньи[1], оставив подпись на его статуе, что на улице Сент-Оноре в Париже, [начертав] слова из Евр. 11,27: «Он был тверд, как бы видя Невидимого».

«Верить», совершенно отлично от похожего выражения «верить потому что», и не имеет никакой связи с чувством зрения, которое обычно считается самым достоверным и надежным. Но и это чувство – настолько самоуверенное в себе – временами оспаривается и отстраняется. Верить, значит, верить не воспринимая зрением, доверять (и были времена в истории, когда за доверие расплачивались жизнью), [иметь дело с] не проверенными на практике утверждениями, недоказуемыми с помощью органов чувств. Вера в посланиях апостола Павла особенно приближена к таким трем элементам как: свобода (противоположная рабству), дух (противоположный букве) и радость (противоположная печали).

Вера идентифицируется с тем, что Паскаль, Кьеркегор и другие экзистенциалисты называли риском, спором, авантюрой. Как [утверждают это] и Андрэ Жид в «The gratuitous act» и Анри Бремон «Pure poetry». «Это немотивированное действие, – восклицает Андрэ Жид, – и в то же время объятое энтузиазмом, понимаешь, необоснованное действие, абсолютно беспричинное, необъяснимое, иррациональное, закрытое само в себе!» Для примера Андрэ Жид в сочинении «Подземелья Ватикана» приводит факт самоубийства, лишенный улик и всякой логической последовательности. Если даже не возьмем во внимание этот пример, то исследователи преступления в произведении полагаются только на веру и описывают все безошибочно.

«Не верю, потому что располагаю некоторыми доказательствами». Доводы из области науки, истории, географии, археологии, литературы, письменности, логики и прочее и прочее, тоже могут укрепить веру (хотя и подобное выражение ошибочно: настоящая вера не может изменяться под влиянием извне, ее интенсивность не может зависеть от действия некоторых мотивов, подчиненных свободной интерпретации); они [доводы] могут придать вере рациональное обоснование перед людьми; они имеют некоторое значение, но все же не играют решающей роли. Даже самые трогательные или научно обоснованные доказательства не составляют исключение (как, например, Туринская плащаница).

Сошествие со креста было бы актом насилия, властности, тирании над волей и свободой, актом замещения веры очевидностью. Внимательное исследование евангельских текстов и размышление над ними побуждают нас прийти к выводу, что не таким был «образ поведения» Богочеловека. Не с очевидными доказательствами, но будто напротив, Ему нравилось действовать таинственным и дубитативным образом, оставляя всегда возможность выявления некоторой неопределенности и сомнения в действительности [происходящего].

Иисус ничего не писал, разве что только на песке. Он не оставил для нас записей. Его портретов не существовало, кроме того, который был запечатлен на плате Вероники и того, который Он отправил царю Авгарю – оба они утеряны; мы не располагаем независимыми подтверждениями [о их существовании], как любят говорить англичане; евангельские тексты оспариваются когда угодно и кем угодно [и признаются] зависимыми и обязанными [лишь некоторым] приверженцам, но ни как не признаются «объективными»; но даже как поздними, и усвоенными постфактум; даже тот немногий материал, который находим у Тация, Плиния Младшего или Иосифа Флавия был расценен как подложный; а [их] апологетические аргументы касаются лишь философии.

Можно сказать, что Христос сделал все, чтобы мы не смогли сослаться на убедительные материальные документы, чтобы [будто намеренно] остаться неисторической личностью. Чтобы не умалилось ценность чьей-нибудь веры, и сохранить ее удивительную силу, качество и самобытность. Мы не располагаем бесспорными доводами в материальной, юридической и научной сфере, и не будем ими обладать до наступления полноты времен и Второго Пришествия, когда исчезнет и сама вера, как об этом говорит апостол Павел в 1 Кор. 13.

Чего именно просит от нас Господь? Чтобы мы верили, поступали «абсурдно», нелогично и необъяснимо, поступали безумно в глазах греческой интеллигенции.

Сыны свободы, а не рабства, нас [никто] ничем не обязывает, нас ничто не неволит в отличии от тех, которых зазывают враги Христовы манящими (и сладкими) голосами; то чего они хотят – с такой коварной наивностью – можно отнести к констатации, после чего вера теряет смысл.

«Моя вера», пишет Дорис Карл Юсманс, французский писатель, «вера моя не опирается ни на мой рационализм, ни тем более на восприятие органов чувств; она соприкасается с каким-то [сокровенным] внутренним ощущением, с уверенностью, основанной на доказательствах моего внутреннего естества».

Конечно, кажется странным, что глагол «верить», есть основание религии; почему, всего лишь это одно слово, столь сложное для понимания, абсолютно точно и определенно признается сердцевиной христианства? Разве не мог Господь и апостолы найти иное, менее таинственное, более доступное для понимания множеству людей и в конце концов – почему нет? – менее скандальное и смущающее людей с научным складом ума, склонных к рациональному подходу мышления, [хоть и не все люди такие], и непогрешимо понимаемое для тех, кто не свободен от предрассудков?

Но если мы обратимся к науке, то найдем, что и там основной термин, объясняющий образование (организацию) и сохранение вселенной все равно мало логичен и малопонятен; неопределенный, туманный, многовалентный; термин, положенный из области привязанности и чувств, и этот термин суть камень преткновения для самой математики, предполагаема гипотеза, представленная в науке, в особенности в астрофизике, астрономии и механики. Ключевой термин всей космической системы – «всемирное тяготение». Тяготение! Закон гравитации является ничем иным, как только словами из пустой формулировки. И что иное может быть более печальным, более неопределенным и холодным!

Вот почему и глагол «верить» и термин «вера» не должно рождать большие изумления в такой области, как религия; тяготение и вера – находящиеся в законах вселенной или в сердцах человеческих – в равной степени не соответствуют цифрам, ясности, систематизации, в равной степени «не научны» в строго определенном смысле.

Из более внимательного рассмотрения глагола «верить», по моему мнению, вытекают многочисленные следствия. Три вывода, представляются, наиболее достойны внимания для краткого их рассмотрения:

1. В сущности всего стоит вера, поэтому дела аскезы имеют ценность только в смысле воспитания и упражнения. Текст послания Кол. 2, 20-23 помогает нам понять, с первого взгляда, такое довольно смелое утверждение. Апостол язычников спрашивает себя, почему верующие во Христа, согласно заповедям и учениям человеческим, исполняют такие нормы как: не бери, не вкушай, не дотрагивайся[2], это все истлевает от употребления[3], говорит апостол, и делает вывод: «Это имеет только вид мудрости в кажущемся их служении, в смиренномудрии и изнурении тела, но не имеют никакой ценности и бывают только для насыщения плоти»[4]. Аскетика, таким образом, не осуждена (да не будет!) или принижена, но только ограничивается ее значение и ценность: аскетизм помогает в самоуничижении и смирении, как «духовное упражнение», как дисциплина, но сам по себе аскетизм не привлекает того, что приносит нам благодать, вера и добрые дела вместе взятые, а именно достижение [Царствия Небесного].
2. Подобает нам не поддаваться искушению одержимого поиска (или следования навязчивым идеям) и обнаружения доказательств; некоторым они могут помочь; но не тем, кто знает, что «Христос не желал утверждать Свое духовное царство на песке иллюзий (науки, истории и т. д.), но на гранитной скале веры».

Все аргументы изменчивых дисциплин философии, истории или науки, так или иначе, зависимы от теории относительности. Птоломей заместил Аристарха Самосского[5]; Коперник занял место Птоломея, а Эйнштейн – место Коперника. [Все находится] в ожидании дня, когда, возможно, тахионы[6] или другое какое еще не открытое явление, или иные вычисления поставят под вопрос теорию относительности.

3. Если с помощью веры приближаемся самым совершенным образом ко Христу, если вера является лучшим путем ко спасению, то не менее истинно и то выражение, что вера без дел мертва (Иак. 2, 17). Более того: здесь на земле: «сердцем веруют к праведности, а устами исповедуют ко спасению» (Рим. 10, 10). Интерпретируя апостольские слова, можно сказать, что вера, достаточно зависима от образа отношений я-ты между верующим и его Спасителем. Но в более сложном отношении человек-посредник-Бог, человек-ближний-Христос, спасение влечет за собой и исповедание веры, смелость возвещать ее публично, перед другими людьми, не отрекаясь или не стыдясь Христа и своей веры. Глагол «верить», таким образом, становится двояким фундаментом упования, спасения. Чтобы обнаружить искренность и твердость веры необходимы добрые дела, и таким же образом, чтобы обнаружить бесстрашие, лишенное всякого стыда перед лицом окружающих веру необходимо и исповедовать «устами», во вне [в миру]. Потому что мы не веруем во Христа только в качестве индивидуального существа, в качестве неповторимой [и единственной] души, но как человек-в-миру, как человек-среди-людей.

Верую, Господи, и исповедую. Связь крепкая и неизменная: оба слова нас обуславливают, нас характеризуют, соделывают поистине сынами Отца Небесного. Потому вывод не может быть иным, как только: глагол «веровать» дополняется не словом «доказывать», но словом «исповедовать». И если так, не добрые ли дела и открытое исповедание являются лучшими доказательствами веры? Вера не нуждается ни в каком роде доказательств, но нуждается в своем обнаружении.

Одни только добрые дела и исповедание превращают слово «верить» в силу и придают ей духовную энергию необходимую для перехода из разряда обыденных и бытовых выражений в Слова, из ряда идей в разряд «идей-сил», о которых писал Альфред Фуллье.

Отрывок из N.Şteinhardt “Dăruind vei dobândi”, Editura Mănăstirii Rohia, 2006

Источник: http://www.cuvantul-ortodox.ro/parintele-nicolae-steinhardt-ce-inseamna-a-crede/

[1] Геспар II де Колиньи – адмирал Франции, один из вождей гугенотов во время религиозных войн во Франции XVI в.

[2] Кол. 2, 21.

[3] Речь идет о пище, которая истлевает, переваривается от употребления и никакого нравственного вреда не приносит, однако лжеучителя руководствовались своими правилами аскетизма и ограничения в пище, считая это необходимым условием в деле спасения, против чего возражает апостол Павел.

[4] Синод. пер.: «Это имеет только вид мудрости в самовольном служении, смиренномудрии и изнурении тела, в некотором небрежении о насыщении плоти» (Кол. 2, 23).

[5] Аристарх Самосский – древнегреческий астроном и философ III века до н. э., впервые предложивший гелиоцентрическую систему мира.

[6] Тахио́н (от греч. ταχύς, «быстрый») – гипотетическая частица, скорость которой превышает скорость света и в противоположность обычным частицам, теряя энергию, ее скорость увеличивается до бесконечности.

(127)