На твердом основании страха Божия

18 февраля (2 марта) 1855 года в Зимнем дворце в Санкт-Петербурге скончался император всероссийский Николай I. «Смерть его была образцом смертей христианина, государя, человека покаяния, распорядительности, ясного сознания, невозмутимейшего мужества», — писал святитель епископ Иннокентий Херсонский (Борисов) и единодушно подтверждали все многочисленные свидетели этой кончины. Это, впрочем, не помешало отчаянно ненавидевшим государя иностранцам и отечественным либералам распустить низкие слухи о его самоубийстве из-за якобы поражения в Крымской войне. Но сама Крымская война была неизбежным следствием внешней и внутренней политики императора Николая I. Причем не его ошибок, а напротив, его достижений и успехов, о которых мы и поговорим.

Неслучайная война

Хотя Крымская война в феврале 1855 года отнюдь не должна была казаться проигранной — несмотря на ряд трагических неудач империя и её форпост Севастополь держались твердо, усилия антирусской коалиции локализовались в Крыму, а государь обдумывал способы рассчитаться с Австрией, нанесшей коварный дипломатический удар в спину (он и предопределил большинство неудач). И неизвестно, как бы закончилось это великое противостояние с Европой, если бы новый государь не спешил избавиться от тяготившего его и мешавшего начать реформы конфликта.

Сама Крымская война и создание в ней масштабной коалиции всех европейских стран против России, в которой к Англии, Франции и Сардинии, выступившим с оружием в руках, присоединилась дипломатическая враждебность неблагодарной Австрии и струсившей Пруссии, далеко не были случайностью. Напротив, она были неизбежным следствием внешней и внутренней политики императора Николая I. Причем не его ошибок, а напротив, его достижений и успехов.

Именно при Николае I Российская империя на международной арене перестала быть «бесплатным приложением к европейскому концерту», империя начала преследовать собственные национальные интересы, а её идеология всё более радикально расходилась с торжествовавшим в большинстве европейских стран либерализмом. Внутри же сама Россия становилась всё более русской, всё в большей степени осознавала себя как самобытную нацию и цивилизацию с глубокими историческими корнями.

Чудо 14 декабря

Император Николай Павлович принял царство, пережив трагический кризис 14 декабря 1825 года. Не будем забывать, что поскольку большинству народа ситуация с престолонаследием была неизвестна, в глазах толпы он выглядел узурпатором-самозванцем, отобравшим престол у законного наследника Константина, на чем спекулировали заговорщики-декабристы. «Завтра поутру я либо государь, либо без дыхания», — говорил император накануне, сам не зная, что будет, и готовил свою супругу к тому, чтобы мужественно и по-христиански принять смерть. Тогда-то с Николаем Павловичем и произошло то, что можно без обиняков назвать «чудом 14 декабря». Несколько раз рядом с императором оказывались вооруженные заговорщики (Якубович, Булатов), которым достаточно было сделать один пистолетный выстрел, но никто из них так и не посмел посягнуть на жизнь государя. Мятежные лейб-гренадеры ворвались в Зимний дворец и могли бы захватить государыню и наследника, но чудом, всего пятью минутами раньше, дворец занял лично преданный Николаю Павловичу саперный батальон, единственный его надежный резерв. Пропущенные императором на Сенатскую площадь гренадеры также не осмелились посягнуть на его жизнь, хотя умолявший их прекратить бунт полковник Стюрлер был убит… Дело заговорщиков развалилось, а дело государя восторжествовало, и в этом он до конца жизни видел знамение Провидения не только о себе лично, но и о призвании вверенной ему империи.

Долг страшный, долг священный

Россия должна была стать незыблемой скалой в бушующем море, цитаделью против всех революционных орд, захватывающих Европу. Христианский национальный порядок против безбожного космополитического бунта — такова была картина мира Николая I. Три десятилетия своего царствования император подчинял свою политику и свой личный образ действий этому сценарию. Ему явно доставляло радость и самому быть стержнем спокойствия и порядка среди хаоса и бунта — именно в этой роли он чувствовал себя на своем месте.

Вспомним такую важную в образе императора тему, как его поведение в период холерной эпидемии 1830–31 годов, совпавшей с польским мятежом: «Сильна ли Русь? Война и мор, / И бунт, и внешних бурь напор, / её, беснуясь, потрясали…» (А.С. Пушкин). Среди этого кризиса, казавшегося столь же грозным, как и события 14 декабря, император проявлял столь же совершенное бесстрашие и упование на Господа.

29 сентября 1830 года Николай Павлович внезапно появляется в парализованной холерой, скованной страхом и унынием Москве. «Благословен грядый на спасение града сего, — встречает его святитель митрополит Филарет. — Такое царское дело есть выше славы человеческой, поелико основано на добродетели христианской». Несколько более недели государь объезжает город, подбадривает народ, прикладывается к иконам. Он заражается, открываются первые симптомы болезни, но милость Божия укрепляет богатырский организм.

Царский приезд возбудил восторг поэтов. И.И. Козлов прославляет святителя Филарета: «Когда долг страшный, долг священный / Наш царь так свято совершал, / А ты, наш пастырь вдохновенный, / С крестом в руках его встречал». Анонимный поэт пишет «Утешителя»: «Москва уныла; смерти страх / Престольный град опустошает, / Но кто в нее, взывая страх, / Навстречу ужаса влетает?». И вот уже Пушкин с восклицанием: «Каков государь! Молодец!», пишет своего «Героя». Утешься, поэт, — Николай I в действительности совершил тот подвиг сердца, который приписывается Наполеону и без которого любой герой только тиран.

Но вот в июне 1831 года холерные беспорядки вспыхивают уже в Петербурге — избивают докторов, разрушают больницы, нарушают карантин. И вновь император ведет себя как герой, но теперь уже не утешитель, но усмиритель. Он бесстрашно въезжает в толпу бунтарей на Сенной площади и читает вразумительное нравоучение, посвященное… прежде всего недопустимости для русских подражать революционному духу Европы: «Стыдно народу русскому, забыв веру отцов своих, подражать буйству французов и поляков: они вас подучают, ловите их, представляйте подозрительных начальству. Но здесь учинено злодейство, здесь прогневали мы Бога, обратимся к Церкви, на колени и просите у Всемогущего прощения!»

Усмирение холерного бунта. Барельеф памятника Николаю I на Исаакиевской площади. 1856 год

Контрреволюционная нация

Этот образ царя, усмиряющего бунт, стал для Николая I основой самопонимания и программой действий. А той силой, тем средством, к которому он решил обратиться, чтобы укрепить нацию на пути противостояния революции, стала русскость. В эпоху формирования агрессивных революционных наций у русского императора созрел дерзкий замысел создать первую в истории контрреволюционную нацию. Укрепление национального начала должно было стать той силой, о которую разобьется революция.

Эпоха Николая I — это время русского национализма у власти, настолько сознательного и продуманного, насколько только мог быть таковым национализм этого периода. В его основе лежала программа царя по единению с народом именно на основе русскости. Николай I так часто, как никто из его предшественников с петровской эпохи, посещает Москву; фактически первопрестольная возвращает себе часть столичных функций. Характерен в этом смысле и мотив, который царь вставил, обосновывая строительство железной дороги между Москвой и Петербургом: «Петербургу делали одно нарекание: что он на конце России и далек от центра империи — теперь это исчезнет. Через железную дорогу Петербург будет в Москве и Москва в Кронштадте».

В Москве возводится Константином Тоном прекрасный новый императорский дворец, теперь ставший символом российской государственности. Услышав сожаления архитектора И.П. Горского о том, что обречен на разрушение прекрасный Теремной дворец, государь запрещает его трогать, и до нашего дня этот памятник русского зодчества сохранился.

Посещая Москву, император вводит ритуал поклона царя народу русскому с Красного крыльца. В этом ритуале соединяются идеи единения с народом, русской национальной особости и антиреволюционности. Столкнувшись с революционными событиями в Европе в 1848 году, Николай I проводит как бы символическую встречную революцию. В манифесте 14 марта 1848 он провозглашает: «Мы готовы встретить врагов наших, где бы они ни предстали, и, не щадя себя, будем, в неразрывном союзе с Святою нашей Русью, защищать честь имени русского и неприкосновенность пределов наших. Мы удостоверены, что всякий русский, всякий верноподданный наш, ответит радостно на призыв своего государя; что древний наш возглас: за Веру, Царя и Отечество, и ныне предукажет нам путь к победе». В апреле 1849-го и августе 1851-го посещая Москву, он каждый раз совершает поклон народу.

От другого московского ритуала царя веет домашней теплотой. Посетив Москву, он с императрицей старается побывать в древнем селе Коломенском — былой резиденции царя Алексея Михайловича, и, зайдя в тамошнюю церковь и застав там венчающиеся крестьянские пары, щедро их одаряет.

Новое поколение лучше знает русское

Опера М.И. Глинки «Жизнь за царя». Виньетка. 1899 год

В расцвете идеала народности в русской литературе, музыке, искусстве, социальной и философской мысли, приходящемся на эпоху Николая I нет, в этом смысле, ничего случайного. Опера М.И. Глинки «Жизнь за царя» и прославление Ивана Сусанина напрямую вытекают из идей императора. Народное начало, будь то в поэзии Пушкина или Хомякова, встречает его горячий отклик. Нет ничего более нелепого, чем противопоставлять Николая I и славянофилов, как это порой делается в публицистике.

Идеи славянофилов были проявлением самого духа николаевского царствования, выразителем которого и проводником в образовательной политике стал министр просвещения граф С.С. Уваров. Его знаменитая формула «Православие. Самодержавие. Народность» была отражением мыслей самого императора и призвана была утвердить те самобытные начала, которые Россия еще сохранила незыблемыми и неповрежденными. Уваров систематически покровительствовал славянофилам — и хомяковскому, и погодинскому кружкам (между которыми, по большому счету, не было серьезного различия), приглашал к совместной работе, расхваливал перед императором, предупреждал об угрозах со стороны недоброжелателей…

Основными принципами работы уваровского министерства стали стандартизация образования (без которой единая нация немыслима), замена преподавателей на природно-русские кадры, содействие русификации польских и немецких окраин и, наконец, русификация самих русских, открытие той Атлантиды, которой к тому моменту оказалась историческая Россия даже для образованных русских людей. Находились новые рукописи и издавались древние акты, увеличено было число часов для преподавания русской литературы (не исключая древнюю) и истории. «Новое поколение лучше знает русское и по-русски, чем поколение наше», — подводил Уваров итоги своей работы, отразившиеся на его собственной семье: в то время как сам граф лучше владел французским, чем русским, его сын Алексей Сергеевич стал видным специалистом по древнерусскому искусству и основателем русской научной археологии.

Именно через самооткрытие себя Россией в ходе осуществления николаевско-уваровской образовательной программы и приходило то осознание величия и самобытности русской цивилизации, выразителями которого стали славянофилы. Расхождение между славянофилами и императором было не в направлении движения, а исключительно в его темпах.

Казус Самарина

Характерен в этом смысле эпизод с кратковременным арестом Ю.Ф. Самарина, помещенного в крепость за чтение своих «Писем из Риги», в которых осуждалось русофобское направление остзейских немцев и их нежелание стать органической частью русской империи. Причиной императорского гнева было не столько направление мыслей Самарина, сколько нарушение им, чиновником для особых поручений, субординации. Он был направлен делать ревизию, а не злить остзейцев.

При этом, по сути, в необходимости русификации Прибалтики не сомневались ни сам государь, ни его русское окружение. Но они считали, что немцев надо брать осадой, постепенно внушая им, что русский больше не младенец, нуждающийся в европейском дядьке, а Самарин пошел на штурм «с мечом в руках, как Магомет», да еще и поставил походя под сомнение национальный характер самой русской монархии. «Государь при этом высказал, что его книга ведет к худшему, чем 14 декабря, так как она стремится подорвать доверие к правительству и связь его с народом, обвиняя правительство в том, что оно национальные интересы русского народа приносит в жертву немцам», — рассказывал потом Самарин.

Не национальный дух хотел подавить император, «не может подлежать сомнению, что мысли, высказанные в Рижских письмах, были в сущности сочувственны государю… В своем взгляде на остзейский вопрос государь Николай Павлович опередил не только петербургское общество, но и то, что называется у нас высшим правительством, за исключением разве немногих лиц», — писал младший брат Ю.Ф. Самарина Дмитрий Федорович.

Служу не себе, а вам всем

Но император остро почувствовал угрозу злоупотребления русским патриотизмом для подрыва основ русской же государственности, доверия между монархией и нацией. И он оказался прозорлив: именно ложь о «немецкой измене во дворце» в итоге сокрушила русскую монархию.

Коснулась клевета и самого Николая Павловича. С подачи перековавшегося в большевистского пропагандиста историка А.Е. Преснякова государю начали приписывать апокрифическое изречение «Русские дворяне служат государству, а немецкие нам». На самом деле эта фраза приписывалась слухами не императору, а его сыну-наследнику, будущему Александру II, национальные воззрения которого существенно отличались от отцовских. В 1846 году сенатор К.Н. Лебедев записал такой слух: «Молодой про-император наш, цесаревич, при каком-то случае выразился насчет службы немцев и русских: немцы служат нам, а русские, как они говорят, государству»… Слух тоже мог быть недостоверен, но в любом случае не относился к Николаю I, государю, который говорил прямо противоположное: «Я сам служу не себе, а вам всем». Вся личность Николая I была пронизана этой идеей служения государству и нации, русской нации. Он многократно подчеркивал, что слово «русский» — одно из важнейших в его лексиконе.

Подвигом императора Николая Павловича было создание в России государства и нации. Хороши были или плохи николаевские столоначальники во главе с гоголевским Городничим, они выстроили систему публичной власти современного уровня, альтернативную отношениям «помещик-крепостные», а без такой системы об освобождении крестьян говорить не приходилось. Образовательными реформами графа Уварова создан был слой носителей ясного национального сознания и идентичности, обладающих исторической памятью на всю тысячелетнюю глубину русской истории, осознающих цивилизационную уникальность России. Именно за николаевское царствование сформировалась та великая русская культура, которая стала якорем идентичности русских даже в катастрофическом ХХ веке. Петровские европеизаторские реформы ликвидировали старую самобытную Россию, но создавшаяся великолепная военная империя была, однако, в культурном смысле «полуфабрикатом». Именно в эпоху Николая I и по воле самодержца вместо полуфабриката появился полноценный продукт, имевший право называться русской нацией в координатах Нового времени.

Л.П.А. Бишебуа. Вид Свято-Троицкой Сергиевой лавры. Литография. 1840-е годы

Насилие и любовь

Составной частью этого созидания единой нации была и церковная политика Николая I, важной частью которой стали попытки достичь религиозного единообразия, уврачевания расколов. Полным торжеством обернулось воссоединение белорусских униатов, возглавленное святителем Иосифом (Семашко). (Когда-то уже увидим канонизацию этого апостола русского церковного единства?!) «Отторгнуты насилием, воссоединены любовью» — таков был девиз этого удивительного духовного воссоединения белорусского народа с православием и Русью.

Пожалуй, именно любви не хватало и попыткам Николая Павловича воссоединить с Церковью старообрядцев. Император и здесь действовал как миссионер во имя единства. Он, в своих глазах, не боролся со старым обрядом, он врачевал раскол, склоняя староверов к единоверию с таким же личным убеждением и настойчивостью, с каким стремился подавлять и иные бунты. Однако тут ему не хватало порой тех самых терпения и любви, из-за чего его эпоха осталась в памяти старообрядцев как время гонений.

Здесь государь столкнулся с той же проблемой, что и в случае со славянофилами. Открываемая им Атлантида традиционной Руси была во многом своенравна и непохожа на тот твердый и точный военный порядок, который был для него идеалом. Чтобы Русь росла, ей нужно было предоставить возможности органического развития, а император слишком часто оказывался заложником той самой создаваемой им системы публичной власти, обезличенной бюрократии, без которой жизнь страны тоже была невозможна. Этот конфликт бюрократического и национально-органического начал и двоит в памяти потомков образ императора Николая Павловича, даже очищенный от пошлой революционной клеветы. Именно эта причина толкала на резкие слова о его памяти таких людей, как Ф.И. Тютчев или М.Н. Катков.

Однако вот на что обратил внимание К.Н. Леонтьев — выдающийся ревнитель памяти императора. Любое высокое органическое развитие требует твердой строгой формы. Именно эту форму придал России Николай I — и в этой форме мы живем и будем жить впредь. «Николаевская Россия» в известном смысле не кончится никогда. И сутью этой формы был для государя не произвол или деспотизм, но страх Божий. Неслучайно император перед смертью так молился о наследнике: «Буду молить Бога, да благословит Он и сподобит его утвердить Россию на твердом основании страха Божия».

Журнал: № 3 (март) 2020. Автор: Егор Холмогоров Опубликовано: 2 марта 2020

Источник Вода живая

(83)